Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Внизу, на мелком месте, татарские всадники осторожно пускают коней в воду. Лучники басурманские стрелы пускают – яко птиц, стаями.

Но вот на русской стороне слышится визгливый вой зурны, а потом крик: «Пали!»

Из-за частокола стройно, в лад, бьют из пищалей русские стрельцы. Рявкают пушки. Визжит, разлетаясь, дроб из тюфяков. Берег окутывается дымом. А когда дым рассеивается, ответная стая стрел вспархивает с окских высот и падает на «котовью лапу» воинства крымского… Четверо или пятеро всадников падают в воду, а их уцелевшие товарищи быстро направляют коней к берегу и спасаются бегством. Становят коней на лучном перестреле от русского стана.

Стрельцы, стоящие в мелком длинном окопе, деловито перезаряжают пищали.

Не бой. Так, тычки да затрещинки, коими кулачные бойцы раззадоривают друг друга, покуда не пришло время удара губительного, удара костоломного.

А ведь несколько часов назад тут было жарко. Едва не прорвался Девлетка!

Большой полк Воротынского не успевал ко броду. Зато успел маленький Сторожевой полк Ивана Шуйского. Ратных людей под рукою князя Шуйского – всего-ничего: трех тысящ не наберется, из них пищальников три сотни с полусотнею. Противу всей мощи Девлеткиной встать не побоялись и тако стояли под ливнем стрел два часа, отбивались, из мертвых татар на Оке запруду выкладывали, из своих мертвецов – вал защитный на русском берегу! И не пустили крымцев через реку. Дождались полка Левой руки, а с ним уж легче стало отбиваться. Потом и Большой полк подошел. Вот тогда-то отхлынули татары от Оки.

«Шуйские… род благородный и мужественный, от семени великого Владимира происходит, из суздальских князей. Вот кто на брани крепок! Вот кто чище серебра! Вот кто семейство государей московских знатностью превосходит… Если родословья-то перечитать и колена счесть, это всякому видно. Иван Петрович – великого рода великая отрасль. Не наградить ли князь Ивана перстнем златым со измарагдом? Нет, нет, прегорд, токмо из царевых рук награду примет…»

Дал Шуйский татарину отпор, татарин потишел. Татарин всю жизнь воюет, походами закалён, боями умудрен. А потому напрасно подставляться не станет. Когда стена перед ним, он лоб-то расшибать не начнет. Обойдет.

Обойдет?

«А ведь и правда обойдет… – подумал Воротынский. – Девлетка любит узлы вязать да петли вить. Ему с нами здесь, ни к чему схватываться. Ока ему изрядная помеха. А вот в ином месте тайно переправиться да в крыло мне ударить… иль прямо на Москву пойти… иль как угодно, только не на Окском берегу – с него станется. Игрец! Куда ломанется? Да можно бы прикинуть, перелазов на Оке не столь уж много».

Михайло Иванович поспешил отправить воеводам Передового полка и полка Правой руки, торопившимся к сбору, грамотки с иным приказом: тако идти, чтобы перенять крымское воинство, ежели пойдут выше по Оке, правей Серпухова.

Иначе – где?

Весь день до темноты гонял Девлет-Гирей малые отряды свои на Оку, изображая разведку боем. Весь день ожидал Воротынский от дозорных станиц и застав доклада: куда еще направит крымский царь своих воинников, когда здесь рать его глухо остановлена и ходу ей никоторого нет?

Ночь прошла беспокойно.

Наутро явился гонец: там, где и ожидал Воротынский, прошли через Оку ногайцы, а с ними великой доблести военачальник – Теребердей-мурза. Двести дворян пред ним стояло московских, так он по ночной поре с ними схватился и погромил. Мало не все легли. Плетни разметал, частокол разломал, чесноки повыкопал-повычистил, идет к Москве.

– Ничего, – молвил Воротынский. – Беды в том нет.

Два часа спустя второй гонец прискакал, и не просто гонец, а целый пятидесятник опричный, Третьяк Тетерин. Значит, важные вести.

– Господин мой, большой воевода государев, боя…

– Без чинов! – нажал Воротынский.

– Полк Правой руки дорогу ногайской рати затворил… Бой был.

По черному, угрюмому лицу Тетерина Михайло Иванович определил: не услышит он ныне ничего доброго. Так и вышло:

– На прямом деле крепко сошлись… Мы, люди набольшего воеводы полкового, князь Аникиты Адуевского, стояли нешатко, не пропускали ногайцев. Второй же воевода, Федор Шереметев, побежал. Ажно саадак с себя сбросил, лишь бы резвее от ногайцев утечь. Ратные люди его дрогнули, потоптали их ногайцы и по ним прошли.

«Срам! Одоевский хорош, тут без сумнения, лег бы, но не пропустил. А на Федьке ныне бесчестье… Такой род срамит! В такой час врагу спину кажет! Смердяч муж калоименный, пред Богом премерзостный!»

– Почему Шуйский стоял, а Шереметев удрал?! – в холодной ярости спросил у гонца Воротынский.

Тот не смолчал, хоть и невеликой породы человек:

– Кто сбежал, мы за того не ответствуем. Наши-то сотни пяди басурману не уступили.

– Молчи! – прикрикнул Воротынский.

А потом нашарил в калите ефимок и дал его Тетерину.

– Возьми! Не на тебя гневаюсь, а на тех, кто слабодушием отечество бесчестит! Нам всем от них – срам нестерпимый! Осквернились!

Но, ежели поразмыслить, с прорывом ногайцев большой беды еще не случилось.

– Сколько с мурзою Тягриберди бойцов ногайских к Москве прошло?

– С Теребердейкой-то? – уточнил Тетерин. – До нас дошло тысящ семь иль восемь, после нас помене будет…

«Городов брать не станет, слабоват. На Москву один тем более не пойдет, там князь Юрья Токмаков ратной силы изрядно под рукою имеет, чтобы таковой наскок отразить. И Девлет-Гирей это ведает, и Тягриберди-мурза тож. В Москве ныне ко осадному сидению люди готовы, ногайцы, ежели рискнут приступить, токмо зубы себе обломают… Войну распустит по селам, по деревням? Побоится без людей остаться. Нет, нет. Вернее всего, дороги переймет, чтоб сюда, ко мне, никоторая подмога из столичного града не пришла, а в хорошую большую драку не полезет. Подождет, как дела у господина его, крымского царя, пойдут».

– Велишь князю Одоевскому собрать людей и вести их сюда. Скажешь: Воротынский с места не сойдет, хотя бы и вдвое ногайцев за спину ему проскочило против нынешнего! Вот где их главная сила. – Воротынский показал Тетерину на другой берег Оки. – Ее бы сдержать. Не медли!

…Тебя, кажется, не станут убивать, и это очень славно. Но и не простят, хотя могли бы. Идет война, и ты мог бы еще пригодиться как умелый и просвещенный воин… но какая blazh придет сумасшедшим русским в голову по поводу твоей судьбы, о, тут бессилен предсказывать сам Нострадамус.

Да что за беда? Пару сотен конников, тебе доверенных, побили нечестивые сыны Магомета? У русского царя Iwan’а Wassilowiz – две сотни тысяч бойцов! Не оскудеет воинской силой, а оскудеет, так бабы ему еще нарожают – сколько их у него?!

Худо, что doklad derzat’ пришлось не перед кем-то, а перед человеком, близким к семье, проявляющей к тебе злое недоброжелательство. Истинная неудача! Почему Бог привел тебя в полк, где всем заправляет Khvorostinin?