Николай Таратухин - С гитарой по жизни

Дождался конца импровизированного концерта и подошел.

— Здравия желаю, пехота, — сказал я, подражая установившемуся жаргону обращения между солдатами разных родов войск.

— Привет, авиация, — в тон мне ответил он.

Познакомились и разговорились. Оказалось, служим в одном городе. Он тоже в Москву не попал. Играл на смотре пьесы Альбениса и Иванова-Крамского. Рассказал, что он москвич, ученик А. М. Иванова-Крамского, не успел закончить музучилище — забрали в армию. Служит в музыкальном взводе, играет в оркестре на малом барабане.

— Здорово играешь на гитаре. Давно начал? — спросил я

— С самого детства…

— Женя, я давно хочу перейти на шестиструнную гитару, поможешь мне? — набравшись смелости спросил я.

Женя согласился, но только если я сумею приходить к нему в часть. А это, надо сказать сразу, было не так просто. Хотя никаких заборов ни в его части, ни в моей не было, уйти можно было без особого труда — опасность заключалась в продвижении по городу. Приграничный город был буквально напичкан военными патрулями. Договорились о встрече.

Моя служба состояла в 12-часовой вахте на локаторе и 24-часовом отдыхе в расположении части. Наши казарменные здания еще дореволюционной постройки предназначались когда-то для расположения казачьих частей и поселок наш так и назывался — «Казачий». Военный аэродром находился в нескольких километрах от поселка на плато у подножья горы Арагац (4090 м.), или, как её называли местные жители — Алагез. Целыми днями можно было любоваться скалистыми склонами, усыпанными снегом, который не таял даже в самые жаркие дни. А когда вершину затягивало тучами, мы знали: погода испортится. В плохую погоду, когда не было полетов, на точке (так назывался локатор) можно было заниматься своими делами, что я и делал, играя на гитаре.

После ночной вахты обычно спали в казарме. Вот тут-то я решил использовать это обстоятельство. Первый мой поход к Ларичеву, а его часть располагалась в противоположном конце города, в так называемой «Крепости», закончился весьма благополучно. Мы встретились. Женя довольно профессионально взялся за дело. Постановка рук и объяснение строя не отняло много времени. У него оказалось довольно много учебной литературы. Окрыленный и радостный, я возвратился в часть, снял с гитары лишнюю теперь струну, переделал отверстия на подставке, заменил верхний порожек и, настроив уже на «испанский лад» свой инструмент, принялся за освоение нового строя.

Дней через десять я повторил свой рейд. Задания были теперь посложнее. «Прелюдия ля минор» Иванова-Крамского, Этюд Каркасси №7. Занимался с охотой. Даже ночью просыпался и мысленно играл. Но, как говорится, «сколько веревочка не вьется, а кончик найдется» — примерно на пятом рейде на обратном пути меня задержал патруль, да не простой, а офицерский — два солдата и старший лейтенант. Это был результат потери бдительности и торопливости. Я так спешил поиграть новые для меня пьесы, что вместо длинного окружного, но безопасного пути, выбрал короткий. В ту пору у нас в части бытовала поговорка, которой я пренебрег: «Всякая кривая короче прямой, если на ней стоит командир». В данном случае, на моем прямом пути оказался офицерский патруль.

Обычно я чуть ли не за версту видел патруль и успевал увильнуть в сторону, а тут на ходу увлекся просмотром купленных в букинистическом музыкальном магазине нот уже для шестиструнной гитары. Надо сказать, что с владельцем единственного в Ленинакане букинистического магазина я подружился несколько месяцев назад. Это был очень добрый пожилой армянин. Магазин ему достался от отца и в нем имелась разнообразная музыкальная литература и огромное количество сборников нот для большинства инструментов, причем, издававшихся еще в царское время. Когда он узнал, что я играю на гитаре, то тут же из соседней комнаты вынес гитару и сказал:

— Мне очень хочется послушать игру гитариста, играющего не на слух, а по нотам. Пожалуйста, поиграйте…

К моему удивлению, гитара была семиструнной и в очень приличном состоянии. Я еще не забыл свой репертуар семиструнника и сыграл несколько пьес Сихры. Владелец магазина с большим интересом выслушал мой репертуар и сказал, что после моей игры ему неловко брать гитару в руки, но, видимо, скромничал — его игра была довольно качественной, хотя и не отличалась виртуозностью.

Офицерский патруль — это очень опасно. Ни отвертеться, ни уговорить. Прямой путь на «губу», так в солдатском лексиконе называется гауптвахта. До этого я уже задерживался сержантским патрулем, но все закончилось для меня тогда благополучно — меня отпустили, проверив документы и слегка пожурив за самоволку. Но теперь — гарнизонная гауптвахта и пять суток ареста. «Да-с, господин капрал, это пахнет ничем иным, как разжалованием», — сказал бы по этому поводу бравый солдат Швейк. Так и случилось: перед строем последовало разжалование в рядовые: меня, отличника боевой и политической подготовки, лишили звания «ефрейтор»!

Надо сказать, что в части я стал асом проводки самолетов среди гор — мог вести порой одновременно до 11-ти целей. Норма мастера— восемь. Ранее мне был присвоен первый класс оператора. Это давало прирост к моему солдатскому жалованью еще десять рублей. Теперь получить высшее звание стало для меня проблемой.

Ларичеву я написал письмо и объяснил ситуацию. А тут вскоре произошли события, резко повлиявшие на мою дальнейшую службу. Авиация США стала часто нарушать границу в Арктике. Их самолеты углублялись на нашу территорию, и правительством было принято решение усилить охрану границы. Был создан военный аэродром в Тикси, и туда срочно потребовались высококвалифицированные кадры не только операторов, но и других авиационных военных специальностей. Так на третьем году службы я был переброшен с крайнего Юга России на крайний её Север. Правда, климат в Ленинакане (ныне Гюмри) был зимой отнюдь не южный. Эта высокогорная местность не зря называется армянской Сибирью — зимой морозы там достигали 35-ти градусов. Мне, жителю Крыма было в диковинку видеть огромные сугробы снега после обильных снегопадов. Зато, когда метель заканчивалась и наступали ясные солнечные дни, все солдаты, свободные от боевого дежурства, становились на лыжи. Здесь я научился ходить на лыжах, предварительно изломав несколько пар при неудачных падениях.

В 1957 году Хрущев решил навести порядок в армии, особенно в авиации. Были отменены увольнительные для солдатского и сержантского состава, введены строжайшие наказания за нарушения вплоть до тюремного заключения. Я как раз и попал под «раздачу». Лейтенант, командир нашего взвода на меня стал «косо смотреть»: его, бедолагу, тоже наказали, и довольно серьезно.