Владислав Романов - Смерть во спасение

— Если мы не приструним немцев на их земле, не сделаем их своими данниками, то покоя от них не будет! — взяв слово, заговорил князь. — А я обещаю вам, что они не только боле грозить нам не станут, но обяжутся привозить нам дань в знак повиновения, что для городской казны совсем будет не лишнее!

Последние слова Всеволодовича потонули в одобрительном гуле, а его уверенный голос и мужественный вид решили исход вече в пользу князя.

— Не стоило бы так крепко обещать, княже, — когда полководец вернулся домой, неуверенно проговорил Шешуня, с которым Ярослав не расставался.

Таинника трудно было узнать: пол-лица, скрытые рыжей окладистой бородой, настолько изменили его облик, что новгородцам, помнившим когда-то молодого десятского со светлыми усиками, и в голову не приходило, что это может быть один и тот же человек. Потому он без боязни представлялся всем Саввой, княжеским меченосцем.

— Что, боишься не побьём нехристь немецкую, — разломив каравай и запивая хлеб любимым капустным рассолом, усмехнулся Всеволодович. — Не веришь в силу князя своего?!

— Князю-то я верю, да только ратное счастье не всегда от собственной силушки зависит. А к чему потом давать повод для насмешек и злых языков?..

Князь мгновенно переменился, маска добродушия слетела с лица, невидимая судорога заставила его дёрнуться.

— Ты знаешь, надсмехаться над собой я никому не позволял! — полыхнув злобой, вымолвил Ярослав.

— Да вот и я о том же! — вздохнул Шешуня, сей же момент сообразив, что спорить с князем по этому поводу бесполезно.

Вошла Феодосия с сыном на руках.

— Сашка не может заснуть, просит ещё раз ему отца показать, — улыбнулась Феодосия. — Вот твой батюшка, Александр Ярославич! Смотри на него, пока кормилец наш на войну не уехал...

Князь подошёл к жене, взял сына на руки, пристально взглянул на чистое личико двухлетнего малыша: светлоглазый, с вьющимися светлыми локонами, розовыми губами и сахарными пышными щёчками, он напоминал райского херувима. Про таких любили толковать святые пастыри.

— На Фёдора-то, первенца, ещё есть надёжа, что из него добрый воин получится. А этот, как ни ворожи, на девку смахивает, — рассмеялся Ярослав.

— Ба-тюш-ка... — прошептал Александр.

— Гляди, глаголит! А жаль, что не девкой уродился, писаная бы красавица была. Ну, нагляделся на отца? — князь передал сына жене. — Неси его спать.

— Батюшка! — уже твёрдо выговорил Сашка и осмысленно взглянул на отца. — На войну!..

— Надо ж, какое слово речёт, — удивился Ярослав. — Ишь чего запоминает.

— А ты девку поминал. Подожди, ещё такой защитник вырастет, гордиться будешь, — повеселел Шешуня. — А что пригож, так ведь не из чертей же наши богатыри вырастали. Такие, как Рюрик, Игорь, Святослав! И красой блистали, и весь мир их боялся.

— Ступай, он тебе сейчас с три короба наплетёт, — махнув жене рукой, нахмурился Ярослав.

Душой он уже рвался в поход. Ему верилось, что судьба на этот раз будет к нему благосклонна, он вернётся с победой, овеянный подвигами и славой, что однажды в яркий летний день он въедет в этот город на белом коне, и толпы новгородцев, ликуя, будут встречать его, осыпать цветами его дорогу к святой Софии, и на ступенях храма народ наречёт его Отцом Отечества. Это видение неотступно следовало за ним, и он боялся рассказать его даже себе самому.

— Пора ехать! — стукнул рукой по столу князь. — Засиделся я у бабьего подола. Пора!..

И он уехал. Феодосия снова осталась одна. Она так привыкла к своей одинокой жизни, что даже облегчённо вздохнула. Муж, его постоянное беспокойство, явные признаки нарастающего буйства так тяготили княгиню, что за две недели вконец её измотали. Проводив мужа, она снова обрела привычный душевный покой и равновесие. И как-то сразу выздоровел отец Геннадий, приходивший ранее заниматься с княжичами. С возвращением Ярослава в Новгород он вдруг занеможил, захворал, княгиня несколько раз отправляла слугу узнать, как здоровье монаха, посылая то корзинку яиц, то рыбы, то печёных хлебов. Не успел князь уехать в Ливонию, как учёный монах снова объявился, и ученье княжат возобновилось.

Стояло уже лето 1222 года, жаркое, засушливое, а князь по-прежнему не возвращался, и вести доходили обрывочные, скупые, непонятные. Будто никаких сражений и нет, чудь сама немцев побила да новгородцам выдала, и те ездят да дань собирают.

— Мир был до нас и будет после нашей смерти, а каждый из нас подобен звезде небесной. Они так же рождаются, светят нам, а потом гаснут, умирают. Есть давно погасшие звёзды, свет которых не сразу достигает Земли, ибо велика Вселенная и звёздный мир её. Но свет всё равно придёт, и вы узреете, какой он: сильный или слабый. Так и с людьми. Пусть малое деяние сотворит человек за свою жизнь, не сразу его, быть может, и распознают, но когда-нибудь всё равно вспомнят, кому-то и его добро поможет, — тихим голосом рассуждал отец Геннадий, беседуя с недостигшим ещё трёх лет Александром и с шестилетним Феодором.

Старший почти не вникал в слова монаха, слыша, как во дворе конюх Роман объезжает строптивого двухлетка Серка. Все дворовые высыпали в сей миг посмотреть на это зрелище, а Роман нарочно громко покрикивал, чтоб вызвать из дома старшего княжича. Не нравилось ему, что княгиня монаха этого пришлого привечает. О византийцах уже дурная молва ходила. Будто и ворожат, и наговоры всякие ведают, чего доброго испортят княжеских мальцов. Потому и покрикивал во всю мочь, чтобы не допустить злую силу к отрокам, недаром говорят, черти громогласия да разбойного свиста боятся.

Отец Геннадий слышал рёв младшего конюшего и понимал, из-за чего он рвёт глотку. Это тревожило. В последнюю неделю поносные слухи об их ворожейском даре упорно поползли по городу. Отчасти монахи сами были виноваты, слишком близко стали принимать беды новгородцев, а некоторым даже помогать. Вот и объявились завистники. Но Гийом кожей чувствовал и то, что за всем этим стоит ещё и некая сила, которая прознала об их радении новгородскому князю и о рождении Александра.

— А звёзды живые, как мы? — удивился Сашка.

— А Земля наша разве мёртвая? — грустно улыбаясь, спросил монах.

— Земля — это земля! — недовольно возразил Феодор.

— Земля наша та же звезда, коих много на небе, только самая маленькая... — поправил отец Геннадий.

— Как же на ней столько всего умещается, если она самая маленькая? — багровея, уже почти выкрикнул Феодор: частенько у него становились заметны те же вспышки гнева, что у отца.

— Земля велика, когда живёшь на ней, но слишком маленькая, если смотреть на неё с других звёзд... Я нарисовал вам по памяти карту звёздного неба, сочинённую одним греческим учёным, его звали Клавдий Птолемей, он жил во втором веке от рождения Христа... Но это лишь его теория...