Владислав Романов - Смерть во спасение

Нить раздумий княгини внезапно пресеклась. Прошёл почти год, и та мордовская княжна могла понести от Ярослава. У Феодосии сдавило сердце. Она выпила ландышевого настоя, кликнула слугу и повелела найти Гундаря. Он явно знает больше, чем сообщил. Тот явился.

— Ты не всё мне пересказал, воевода, — помолчав, проговорила она.

— Боле и нечего, ваша светлость.

Чёрное, изъеденное смолой лицо дружинного головы точно окаменело.

— Эта бесовка понесла от князя?..

Гундарь облизнул пересохшие губы, пытаясь понять, кто ещё доносит княгине.

— Чего молчишь?

— Так то те же слухи поганые, ваша светлость. Узнать бы только, кто их разносит!

— Ой ли слухи, воевода! — с горечью усмехнулась Феодосия. — Ты ведь и сам в них веришь. Дыма без огня не бывает. Отец любил тебя, и ты его уважал. Благодаря ему ты стал дружинником, а потом воеводой. Я стала крёстной матерью твоему первенцу, Святополку. До сих пор я не нуждалась в твоей помощи, а ныне она мне понадобилась...

— Я сделаю всё, что в моих силах, ваша светлость, — поклонился Гундарь.

— Мне нужны два надёжных человека, которые бы исполнили одну мою просьбу...

Воевода напрягся, он тотчас понял, что задумала княгиня и чем всё может обернуться, если князь об этом проведает.

— Муж ни о чём не догадается, — промолвила Феодосия, точно прочитав его мысли. — Когда он вернётся, я ему ни одного худого слова не скажу, виду не подам, будто мне что-то известно, буду по-прежнему нежна и заботлива. Ему и в голову не придёт, что я могла замыслить подобное, а значит, и на тебя никакие подозрения не падут. Но я должна быть уверена, что через неделю или две той мордовской бесовки и её приплода в живых не будет. У меня хватит сил родить князю ещё двоих-троих сыновей, ежели он того захочет. Дети, рождённые на стороне, порождают смуты и раздоры, когда приходит пора делить наследство. Я хочу лишь уберечь от этого своих детей, коли мой безумный супруг этого не понимает и польстился на запах сладких девичьих подмышек...

Она говорила, медленно роняя слова, и каждое из них давалось ей с трудом, но голос её обладал такой силой и убеждённостью, что воевода даже не пытался ей возражать. Но, едва договорив, княгиня вдруг почувствовала страшную боль в висках, ей даже показалось, что тонкая кожа вот-вот лопнет и хлынет кровь. В глазах потемнело. Не в силах больше стоять, Феодосия опустилась на лавку, попыталась дотянуться до глиняного кувшина с ландышевым отваром. Но не смогла. Гундарь сам наполнил ей чашу и подал. Правительница сделала несколько глотков, поморщилась от горечи. В последнее время с ней часто такое случалось. Через мгновение боль отступила.

— Так я могу на тебя рассчитывать? — помолчав, спросила княгиня.

Она подняла на него свои тёмно-карие миндалевидные глаза, горящие на тонком белом лице, и воевода смутился от этого бесстрашного взора. И не смог ей отказать.

— Я подыщу таких людишек, ваша светлость, — поклонился воевода.

Утяша, покормив и уложив маленького Андрея (так она по просьбе Ярослава назвала первенца, которого зачала в первую же брачную ночь), оставила с дитём свою кормилицу Анну. Та саму её нянчила, несмотря на молодые годы. Впрочем, сколько их минуло, она попросту не помнила: может, двадцать пять, а может, тридцать. Полнотелая хохотушка, с большой грудью и бесстыдными зелёными глазами, способная своей лаской возбудить и мертвеца, она тем и снискала покровительство мордовского властителя, который только с ней и мог ощутить себя ещё жеребчиком, а не смердящим мерином. При этом она и Утяшу любила, как родную, и по-матерински пеклась о ней, а ныне с первых же дней привязалась и к её младенцу.

Новгородский князь уехал три месяца назад, пообещав, что как только царевна родит и малыш встанет на ноги, он заберёт их к себе в Переяславль.

— А почему мне сразу нельзя с тобой? — чуть не плача, спрашивала его «младшая княгиня».

— Ну куда ты поедешь с таким пузом? — сердился Всеволодович. — Нам полторы недели скорой рысью нестись до моей вотчины, вплавь переходить бурные реки, пробираться сквозь леса и чащобы, спать на сырой земле, а то и в седле. Не есть, не пить. Хочешь ребёнка угробить? Тогда собирайся!

Утяша угомонилась, а князь, дабы успокоить её, отложил свой отъезд ещё на неделю. Но едва он засобирался в дорогу, как она снова запричитала:

— Ты меня не бросишь?

— Если родишь сына, поглаживая её круглый живот, улыбнулся завоеватель.

— А если родится дочь?

— Всё равно не брошу, — усмехнулся Ярослав, прижав её к себе. — Но ты теперь жена князя, а значит, должна научиться терпению, уметь ждать, даже очень долго, и не плакать. Я всё равно приеду или пришлю за тобой своих людей, потому что мне с тобой хорошо...

— Я люблю тебя, — страстно прошептала она. — Я с ума сойду, если ты не вернёшься!

— Я вернусь за тобой.

Он поцеловал её. За те два года, что князь провёл рядом с ней, он сам не заметил, как прилепился к Утяше. Даже стал злиться на себя за эту телячью привязанность. Его с детских лет приучали к седлу, мечу и сулице, а с семи лет отец уже брал его в боевые походы. Едва повзрослел, тотчас женили, и желания его в том не спрашивали. Потому и пылкую любовь да нежность узнать он не успел, хоть невеста ему и понравилась. Худенькая, волосом светлая, а глаза чёрные насквозь прожигали. Даже робел первое время, когда с ней в постель ложился. Руки холодные, а губы огнём пылают. Это и принял за любовь. А какая она ещё бывает, если б кто-нибудь подсказал. Да и раздумывать было некогда, началась ратная жизнь, и видеться с женой приходилось раз в год, а то и в четыре. Но долгая разлука вскармливала любовь. Только встретившись с Утяшей, князь неожиданно для себя понял, что то была не любовь, голод желания.

А тут вдруг он обнаружил, что ему самому нравится целовать Утяшу, ощущать запах её тела, чего он давно уже не испытывал к внучке половецкого хана. Ему доставляло нечаянную радость её гладить или просто любоваться ею, слушать её глупую болтовню. Он начинал даже волноваться, когда она подолгу не показывалась. Князь мог часами валяться с ней на ковре, позволять молодой жене разглядывать свою наготу и рассказывать о боевых шрамах. Утяша замирала, утирала слёзы, слушая о его сечах. В Ярославе вдруг проснулась неуёмная нежность, о которой он раньше и не подозревал. Точно сам не ведал, что может быть не только грубым, диким, безумным, но и трепетным, ласковым.

За полгода гостевания у Пургаса — часть своей дружины и знамёна брата Георгия спустя неделю он отослал в Переяславль и Владимир — Всеволодович столь многое узнал о себе, что эти знания потрясли его. Он даже не пошёл войной на соседнее племя элов, с которыми спешно затеял вражду мордовский правитель, заручившись поддержкой русичей. Князь остался с Утяшей. Отправился с ней в лес по малину да храбро защитил её от сластёны медведя, схватившись с ним и пропоров ему брюхо.