Владислав Романов - Смерть во спасение

Ярослав сам не помнил, как сорвался, и, лишь покинув юрту хана, спохватился, застыл на месте, но возвращаться не стал. Видно, не судьба ему спину ломать перед грозным иноверцем.

Бухали молотки, ширкали пилы. Рядом с юртами возводили деревянные и каменные терема, сотни плотников, облепив стропила, без устали до позднего вечера копошились, возводя их, как говорил сам Батый, для русских князей, которых он уважает. Но за все дни, проведённые здесь, никакого уважения великий князь не почувствовал. Наоборот, хан каждым словом давал понять, что он — хозяин, а Всеволодович — всего лишь слуга, и только такие отношения смогут удовлетворить малую и большую Орду. Иначе — смерть.

— Что ж, я не страшусь умереть, — повторял Ярослав, и внука Темучина весьма сие забавляло. Он кружил вокруг этого слова, точно ему нравилось играть с ним. И ещё великому монголу очень хотелось, чтобы владимирский правитель его сильно испугался. Не получилось. И это хана прогневало.

Возвратясь к себе в юрту, князь лёг на циновку и прикрыл глаза. Слуга принёс поднос с едой: та же вонючая конина, от которой выворачивались наизнанку внутренности, и тошнотворно-кислый кумыс. Запасы же собственной пищи давно кончились. Ярослав жалел только о том, что, уезжая, не переговорил с Александром.

Он старший среди сыновей и самый влиятельный из всех Ярославичей и даже младших Всеволодовичей. По традиции власть должна перейти к брату Святославу, а потом к Михаилу, но ни тот, ни другой её не удержат и дров наломают. А ныне не о своей выгоде надобно думать.

На следующий день Батый снова вызвал к себе великого князя. Тот шёл к нему, как на расправу, ибо ничего хорошего для себя не ждал. Он устал от переговоров, хитроумных ловушек монгола, его откровенных оскорблений, сладкой приторной улыбки и от неизвестности впереди. Князя пугал и тёмный азиат с пергаментным ликом, безмолвно сидящий у него за спиной. Какая-то неведомая, колдовская сила исходила от него.

Войдя в юрту, Ярослав поклонился хану. Тот приветливым взглядом и жестом пригласил его присесть на коврик по другую сторону узкого низенького стола.

— Мне было приятно беседовать с тобой, князь, — дружелюбно начал внук Темучина. — Мы спорили, немного ругались, так бывает, но я рад, что мы познакомились. Я не хочу больше задерживать тебя здесь. Русь надо отстраивать, ты прав. Та десятина, которую я требовал в качестве дани, остаётся, и чем быстрее вы разбогатеете, тем богаче станем и мы, посему в первый год мы не будем требовать слишком много. Я хочу, чтоб ты был старшим меж князьями в русском народе...

Толмач переводил, Всеволодович слушал и не верил тому, что он слышит. Он ведал о коварстве азиатов.

— Как видишь, и с монголами можно ладить, а? — Хан взглянул на растерянного князя и засмеялся. — В нас тоже есть ума палата, так?..

Ярослав кивнул, и Батый снова рассмеялся и, как показалось князю, даже подмигнул ему.

— Но перед этим тебе придётся съездить в Каракорум, в нашу главную столицу, да, туда, куда ездил твой сын Константин. Он уже вернулся, а тебе, поскольку я назначаю тебя старшим князем, надо познакомиться с новым великим ханом Гуюком. Они хотят на тебя посмотреть, только и всего. Там ещё шумят празднества, и съехалось много людей со всего света. Скажу честно, я был недоволен этим решением, получается, что в Каракоруме не доверяют мне, моему выбору, но мне трудно было их переспорить. Надо только съездить, немного поулыбаться Туракине, стареющей матери Гуюка, которую великий хан во всём слушается, выпить одну-две чаши кумыса и съесть кусок копчёной конины. Я знаю, ты привык мёд пить да вкушать нежную верченую телятину, но скоро так оно и будет. Когда оттуда вернёшься, и я тебя дёргать не буду, мои люди сами станут приезжать к тебе. Но править тебе как старшему лучше из Киева, из старой столицы Руси, и мне к тебе поближе будет ездить. А во Владимире своего любимца Андрея оставишь. Договорились?..

Хан говорил быстро, всем своим видом показывая, как он не любит всё, что творится на его старой родине. Толмач еле успевал переводить. Закончив, он уставился на русича.

— Я съезжу в Каракорум, коли так надо, — с грустью вымолвил Ярослав. — И за доверие спасибо...

— Ну вот и хорошо! — обрадовался Батый, словно князь мог отказаться. — А что так опечалился, Ярослав Всеволодович? Разве плохо иметь таких покровителей, как мы? Теперь пусть немцы или свей попробуют вас только тронуть!

Хозяин хлопнул в ладоши, вошёл слуга, неся на подносе жареные рёбрышки барашка, хлеб и кожаный бурдюк с бултыхающейся внутри жидкостью. Он открыл его, и пахнуло кисловатым фряжским вином, каким Всеволодовича угощали в Киеве. Чашник разлил красное вино по серебряным кубкам. Хан взял свой, поднёс к носу, чтобы насладиться ароматом, потом с лукавством посмотрел на русского князя.

— Мы тоже кое-что понимаем в хорошем вине!.. — загадочно проговорил он и поставил кубок на столик.

Тот же слуга принёс ещё один поднос с кумысом и копчёной кониной.

— Но пить предпочитаю кумыс или араку, а есть конину. Привык за много лет, а это сладкое вино моё брюхо мгновенно выбросит. А ты пей, князь, и поешь вволю. А то скажешь, что Батый голодом морил! — он засмеялся. — Ты дома не засиживайся, поезжай сразу в Каракорум. Я тоже туда своего гонца пошлю, расскажу, что мы обо всём столковались, поэтому тебе останется лишь уважение выказать.

— Я съезжу...

— Вот и хорошо! Пей-пей своё сладкое вино.

«Странно, — вдруг подумал Ярослав. — Столько дней он поджаривал меня на вертеле, чтобы в последний облагодетельствовать, угощать вином, молодым барашком, шутить, смеяться, говорить ласково и дружелюбно. Почему?»

— В следующий раз к твоему приезду я подберу шесть самых стройных южных красавиц, и мы вдвоём с ними позабавимся, — хан подмигнул гостю. — Мы славно с тобой заживём, князь. Вот увидишь, ты станешь самым счастливым человеком на этой земле. Самым счастливым!

Владимирский правитель уехал обласканный и довольный.

— Русичи всё же упрямые и глупые люди, — проводив его, рассмеялся Батый. — Я весь месяц его оскорблял, подвергал невинным унижениям, снести каковые он так и не сумел, а значит, не достоин быть старшим князем. Увы, увы! Но суть в другом: он отбыл из Сарая уверенный, что я принял его с уважением и радостью, сделал верховодом и вообще с монголами можно дружить и дикости их не бояться. Вот ведь он с чем вернётся. И для этого хватило одного дня, нескольких часов!

Батый радовался, как ребёнок, этому своему открытию. Он любил затевать испытания над людьми, Ахмат научил его проникать за внешний слой человеческих проявлений, подмечать их, разгадывать тот или иной нрав. Хан увлёкся и быстро стал совершенствоваться, в нём вдруг открылся невероятный дар лицедейства, и оракул, будучи единственным зрителем на всех этих зрелищах, даже перестал скучать, с интересом наблюдая за трагическими или комическими сценами, разыгрываемыми блестящим актёром.