Владислав Романов - Смерть во спасение

— Я, быть может, освобожу вас от дани и оброка, если вы окажетесь способны отвлекать презренную чернь от бунта и возмущений! — заявил хан, и все монголы, присутствовавшие в зале во время беседы, дружно зацокали языками.

Гуюк, носивший постоянно мрачную маску, надменно глядел перед собой. Двое слуг вывесили большую карту Европы. К немалому удивлению Карпини, она оказалась довольно точной в определении границ, названий областей и провинций.

— Мы сначала завоюем Рим, потом Париж и Мадрид. Я думаю, папа не захочет, чтобы вечный город был превращён в груду развалин, подобно Бухаре и Самарканду, этим жемчужинам Востока! — нахально заявил великий хан и, взглянув на Карпини, еле заметно улыбнулся. — Бог правит на небесах, а я на земле. Так и передайте папе!

Гуюка даже повеселило вытянувшееся от услышанных вестей лицо монаха, и он долго не отводил от него надменно-любопытного взора, точно впервые наблюдал столь редкостно глупого посла.

Для легата этот оскорбительный вызов был подобен громкой пощёчине. Оставалось лишь встать и уйти. Но Карпини всегда отличался мудростью. Он понимал, что прибыл в страну варваров, где не существует даже законов гостеприимства, и его смерть останется незамеченной в шумном балагане, а в Риме лишь огорчённо вздохнут, если он не вернётся. Потому пострадает только он сам. И он смирил гнев, решившись уехать через несколько дней, но, услышав о приезде русского князя Ярослава, задержал свой отъезд.

Плано Карпини потчевал князя сыром, горячим просом, белыми тонкими лепёшками, похожими на блины, и красным вином, извиняясь, что за два месяца нахождения в Каракоруме использовал все привезённые запасы, поскольку не в состоянии есть жёсткую копчёную конину.

— Меня самого от неё воротит, — рассмеявшись, признался Всеволодович.

Они разговорились, и монах выложил то, для чего поджидал русича.

— Нам надо объединяться, князь, спасать нашу общую веру в Иисуса. Папа встревожен тем нашествием, какое предпринял Батый по вашей земля и вторгнувшись в пределы Европа. Идеально было бы устранить те коллизий, какой существуют в проведении наших служений. У нас есть один Бог, Иисус Христос, одна вера, а маленькие споры, как означать те или иные священный симболь, только разъединять наши христианские народы. Мы все един в этой вере, все дети Христовы, и ныне нужно понимать друг друга, строить одни ратные силы, чтобы прогонять их, правда? — произнеся последние слова, Карпини сотворил суровое лицо и кивнул в ту сторону, где находился дворец Гуюка.

Ярослав не возражал. Он понимал, что в одиночку им не справиться, но, объединив силы крестоносцев и русских дружин, можно будет прогнать со своей земли ненавистных монголов.

— Сейчас мы должны создать такое крепкое на весь мир братства, какое этим подлым дети степи не порушить! — продолжал Карпини. — Ваш бедные людины много претерпели от варваров и нуждается в помощи сильных друзей-единоверцев, а потому и всех верующих будет легче убеждать сделать христианскую, нет, христь-ян-ски-е святыни едиными для всего, нет, для всех!

Великий князь согласно кивнул головой. Он с детства не отличался большой набожностью, доверяя чаще мечу, нежели святому слову. И сейчас в словах монаха вдруг узрел то спасение, о котором думал всё это время: чем быть растоптанными дьявольскими копытами диких степняков, так лучше соединиться и укротить огнедышащего змея.

Карпини наполнил серебряные кубки сладким вином.

— Хорошее вино! — похвалил князь.

— Спасибо! Наш папа зато восхищен отвага и храбрость ваш сын Александр! — заулыбался монах. — Всё только и говорить о большом умом воин.

— У нас много храбрых и сильных рыцарей, не только мой сын, — сдержанно заметил Всеволодович.

— Я могу сообщать его светлости папе Иннокентию Четвёртому, что вы, великий князь, не против обсудить вопрос соединения вера и больше... — монах задумался, подыскивая нужное слово. — И больше серьёзно, вот!

За пологом шатра послышался странный шорох, и Карпини насторожился, бесшумно поднялся и крадучись приблизился к входу. Резко откинул полог, вышел, осмотрелся, но снаружи никого не оказалось. Монах вернулся назад.

— Я могу сказать твоё согласие папа? — таинственно прошептал он.

— Да! — твёрдо ответил Ярослав.

На следующий день русского князя принял хан Гуюк. Золотое тронное кресло, которое он гордо занимал, и его мрачно-важный вид внушали страх и уважение. Рядом в пурпурно-белых одеждах восседала его мать Туракине. Не успел Ярослав поклониться, как ханша надменно заговорила:

— Один ваш русич, Феодор Ярунович, передал мне, что ты, князь, не успев вернуться домой от Батыя, как сразу же начал поносить его всякими погаными словами и подбивать своих подданных на бунт против него!

— Это неправда, ваша светлость...

— Помолчи, неверный! — перебила она его. — Ибо я по твоим глазам вижу, что лжёшь, изворачиваешься и ждёшь только удобного случая предать нас! Ибо зачем твоему соплеменнику обманывать меня?.. Зачем?

Сам Гуюк хмурился и молчал, точно не желая разбирать сей донос. Туракине была хорошо осведомлена во всей владимирской жизни Ярослава. Она приводила имена его ближайших сподвижников, напомнила и те дерзкие слова, которые он бросил хану Батыю о том, что его народ ни перед кем ещё не гнул шею.

— Разве это не твои слова, князь?

— Мои... но...

Всеволодович запнулся, не зная, в чём он должен оправдываться перед ханшей.

— Ну вот, видишь, ты сам всё подтверждаешь. Чем тогда ещё докажешь невиновность свою?

— Мне нет нужды обижаться на хана Батыя, ибо он принимал меня ласково, разговаривал со мной по-дружески, тепло, обещал свою защиту, зачем же наговаривать на него? Я готов в честном бою отстаивать свою честь, ибо стыдиться мне нечего.

— А разве ты не уединялся с папским легатом Карпини в его шатре, не пил с ним вино и не уговаривался с ним воевать против нас? — неожиданно вымолвил хан Гуюк.

— Я был в его шатре и пил вино, но мы говорили о своей вере, как объединить две Христовы церкви, — холодея, ответил князь.

Он вспомнил о подозрительном шорохе снаружи, и только сейчас ему пришло в голову, что их могли подслушивать.

— А зачем вам объединять церкви? — насторожилась Туракине.

— Этот разговор идёт давно, и различия в символах веры приводят к частым войнам с крестоносцами, воинам папы...

— Вот и хорошо, — отозвалась ханша. — Воюйте сколько угодно. И я слышала, что они терпят поражения, а не вы.

— Но и наш народец гибнет, — нахмурился Ярослав. — А мы, князья, на то и поставлены, чтобы заботиться о нём.

Повисло молчание. Молодой хан, исчерпав свой запас злобы, уже больше не хотел разговаривать, Туракине же была обижена столь дерзким ответом русича.