Виктор Поротников - Василий Буслаев

В голове у Василия вертелись обрывки мыслей: «На казнь повели? А может, к императору?.. Или все-таки решили оскопить меня!»

Василий пытался узнать что-либо от стражей, но воины угрюмо отмалчивались.

Василия провели по гулким залам дворца, через мощенный каменными плитами двор, завели в дворцовую пристройку с башенками. Щуря слезящиеся глаза, Василий озирал высокие золоченые двери, створы которых медленно раскрылись, когда один из сопровождающих его стражников постучал в них кулаком.

Из дверей вышел евнух в бордовом одеянии и негромко произнес, обращаясь к Василию:

– Тебя привели на придворный суд, русич. Сейчас ты предстанешь пред очами протовестиария Феоктиста, которому василевс поручил решить твою судьбу. Будь же благоразумен и не гневи светлейшего Феоктиста.

Евнух сделал знак воинам. И Василия ввели в судебный зал.

Вдоль стен зала стояло много стражи. На высоком кресле восседал вельможа с квадратным злым лицом, в лиловой тунике-далматике и красных башмаках. Вокруг него и перед ним, чуть пониже, сидели за столами судебные чиновники и писцы с бегающими глазами и угодливыми лицами.

Василия поставили посреди зала на самом видном месте.

Разом стихли перешептывания и шуршание бумаг. Взоры всех устремились на закованного в цепи узника.

– Лукиан, спроси у обвиняемого, в достаточной ли мере он владеет греческой речью и не нужен ли ему толмач, – обратился протовестиарий к евнуху в бордовом одеянии.

Евнух спросил об этом Василия, тихо добавив:

– Если тебе нужен толмач, то заседание будет перенесено на завтра.

Василий отказался от толмача. Пусть все решится поскорее. Он так устал от того положения, в какое угодил по своей же вине, что и смертному приговору был бы рад.

Покладистость русича и его смиренный вид пришлись по душе протовестиарию. Судья начал задавать вопросы, старательно выговаривая слова:

– Твое имя и откуда ты родом?

– Василий, сын Буслаев. Новгородец.

– По какой надобности прибыл в Константинополь?

– Здесь я задержался в ожидании прихода крестоносных ратей из западных королевств, ибо дал обет поклониться Гробу Господню.

– Что побудило тебя отказаться от милости василевса и устроить во дворце кровавое буйство?

– Гнев и ничего более.

– Зачем ты убил евнуха Волумниана, ведь он не нападал на тебя?

– Я не убивал его. Кто-то из стражей попал в него дротиком, хотя целился в меня.

– Но ты зарубил троих стражников и начальника караула. Еще от твоих рук погибли два сильных раба и пятеро получили увечья. Ты не станешь отрицать этого?

– Не стану.

– В таком случае ты обвиняешься в дерзкой неблагодарности и бессмысленной жестокости, русич, – повысил голос протовестиарий. – Ты признаешь свою вину?

– Признаю.

– Неблагодарность и жестокость в тебе, по-видимому, из-за того, что ты возрос в варварской стране, где царит беззаконие и попираются христианские заповеди. Василевс готов помиловать тебя, неразумного, если ты согласишься заменить убитого Волумниана в его должности спальничего василиссы. Каков будет твой ответ?

– Я отказываюсь от этой должности.

– Это грозит тебе смертью. Подумай, русич!

– Я выбираю смерть, – твердо произнес Василий.

Среди чиновников прокатился сдержанный гул не то восхищения, не то осуждения.

– Секретарь, запиши. Обвиняемый сам вынес себе смертный приговор, – с громкой торжественностью промолвил протовестиарий. Его глаза с холодным любопытством изучали Василия. – Тебе сообщат позднее, какой смертью ты умрешь, русич. Это будет решать василевс. Уведите осужденного.

Из темного и холодного подвала Василия перевели в тесный каменный мешок с оконцем под самым потолком. В его новом обиталище было гораздо теплее, и спал он теперь на узкой каменной лежанке у стены. Постелью Василию служил матрац, набитый сухим камышом, и шерстяной плащ.

Если на людях Василий держался бесстрашно, то одиночество повергало его в бездну уныния и самого безысходного отчаяния. Не сама казнь страшила молодецкое сердце, но столь бесславный конец жизни. Если каким-то образом дойдет до Новгорода весть о том, что окончил свой век Василий Буслаев не в сече, не среди бурных волн, но как тать, на плахе или в петле, то-то порадуются недруги его и как горько будет узнать такое матери и Любаве! Что подумает о Василии иеромонах Кирилл. Мол, дал Василий обет святой, а сам опять за старое принялся и поплатился головой!

Обращались мысли узника и к друзьям, дружинникам своим. Ведают ли они, какие тучи собрались над головой Василия? Неужто растеряются новгородцы и не вызволят своего вожака из беды! О чем там думает смышленая головушка Потани?..

В растерянности и тревоге пребывали буслаевские дружинники – и те, что несли дозор на царьградских стенах, и те, что жили на подворье Святого Мамонта. Больше месяца прошло, как ушел в императорский дворец их предводитель и не вернулся обратно. За это время дважды приходил от логофета дрома горбоносый Архилох, успокаивал русичей. Мол, жив Василий, но покуда сидит в темнице за упрямство свое.

– Что же будет, коль не уступит Василий императору? – как-то спросил Худион у Архилоха.

Тот печально покачал головой:

– С василевсом шутки плохи.

Вечером у Потани с Худионом состоялся разговор.

– Нрав Василия нам известен, – сказал Потаня, – коль он упрется в чем, так самому Господу не уступит. А посему выручать надо Ваську, пока не поздно!

Худион вздохнул:

– Надо-то надо, а как? Дворец приступом брать, так у нас всего полсотни топоров!

– Силой мы ничего не добьемся, друже. А вот хитростью… – Потаня, понизив голос, изложил Худиону свой замысел.

По этому замыслу, кому-то из буслаевской дружины предстояло как можно скорее выступить навстречу воинству германского короля. Крестоносцы, полагал Потаня, вряд ли бросят в беде такого же воина Христова, коим является Василий Буслаев.

– Германский король доводится родственником Мануилу, – молвил Потаня. – Токмо Конрад, как родственник, сумеет надавить на Мануила и избавить Василия от тяжкой участи. Но перед этим Конрада нужно расположить к Василию, пробудить в нем сочувствие к русичу-крестоносцу. Дело это нелегкое, но иного выхода я не нахожу.

В тот же вечер Потаня отобрал из дружины тех ратников, кто хоть немного умел изъясняться по-немецки. Таких оказалось всего трое: Домаш, Микула Любечанин и Яков Залешанин. Сам Потаня свободно говорил как по-гречески, так и по-немецки.

В присутствии Худиона Потаня объяснил троим своим соратникам, что им предстоит ехать вместе с ним верхами навстречу немецким крестоносцам, которые, по слухам, уже прошли Венгрию и вступили в пределы империи ромеев. Лошадей предусмотрительный Потаня раздобыл еще несколькими днями ранее.