Виктор Поротников - Василий Буслаев

Василий опускался на колени и начинал исступленно молиться, повторяя по многу раз все молитвы, какие знал наизусть, какие мог вспомнить. Он клялся посвятить всю оставшуюся жизнь служению Господу, если ему удастся вырваться из неволи живым. Потом Василий падал на свое жесткое ложе и засыпал мертвым сном, измученный не столько бдением во имя Бога, сколько тратой душевных сил, вложенных в чтение молитв.

Вновь пробуждался день. И в узнике опять распускались надежды на лучшее, как цветы после дождя.

Так устроен человек, он до конца верит в чудо.

Как-то вечером к Василию пришел евнух и сообщил, что император приговорил его к сожжению на костре. Казнь состоится завтра около полудня.

Василий выслушал приговор спокойно, хотя побледнел как мел.

Страж-армянин не скрывал своей печали, сочувствуя Василию. Он даже обругал василевса, когда евнух ушел.

Наступила последняя ночь перед казнью.

Василию не спалось. Словно окаменев, он сидел на своей лежанке, глядя перед собой невидящим взором.

Ему нужно собраться с духом, непременно собраться с духом, чтобы завтра мужественно встретить смерть. Как это ужасно – сгореть заживо! И все же нельзя выглядеть малодушным. Кто-то из его дружинников может оказаться в толпе среди местных зевак. Дружинники Василия по возвращении в Новгород расскажут, что их вожак достойно принял страшную кончину.

Василий вспоминал свои беспутные отроческие годы, иеромонаха Кирилла, его наставления и поучения. Вспоминал он мать, Любаву и свою дочь Василису.

В эту ночь Василий не молился.

Никто из приближенных василевса так и не узнал, каким образом воины германского короля проникли в Константинополь. Немцев было всего-то три десятка, но и этих тридцати хватило, чтобы разоружить стражу у Серебряных ворот и впустить в ночной город рыцарей.

Поняв, что гневаться поздно, Мануил принялся ублажать Конрада, дабы сделать того посговорчивее. Советникам василевса тоже пришлось поневоле улыбаться непрошеным гостям.

Вступив в Большой Дворец, Конрад приказал убрать варяжскую стражу и всюду расставил своих воинов в черных латах с белыми крестами. У входа во дворец были выставлены королевские знамена и немецкий имперский штандарт с черным орлом на красном поле. В залах повсюду звучала немецкая речь, далеко разносился лязг доспехов.

Всю свою свиту – не меньше трехсот человек – Конрад разместил во дворце, как и своих телохранителей. На подворье ближайшего ко дворцу монастыря и в казармах эскувитов разместились полторы тысячи немецких рыцарей, еще двести рыцарей заняли дома близ Серебряных ворот и у ворот Святого Романа, держа эти ворота под своей охраной.

На пиру, устроенном в его честь, Конрад позволил себе слегка поиздеваться над императором ромеев.

Поднявшись со стула с чашей в руке, король сказал:

– «Поверь в меня всем сердцем, и ты, подобно мне, пойдешь по волнам моря». Так молвил Иисус апостолу Петру. Петр искренне верил в Сына Божия и действительно пошел по волнам, как по земле. Так гласит легенда. Давно это было, и чудо почти стерлось из людской памяти. Но чудо вчерашнее, я думаю, запомнится жителям Константинополя надолго, ведь именно Господь помог мне, перенеся моих воинов, как на крыльях, через городскую стену. С верой в Бога идем мы по этой земле, на Бога уповаем и не будем оставлены Богом никогда! Я пью за славное воинство Христово! – И Конрад осушил свою чашу.

Мануил выслушал речь короля, пряча в усах скептическую полуусмешку.

«За простачков нас держит Конрад, – думал василевс. – Бога в союзники взял! Ничего, вот уберется отсюда вся эта свора с крестами на плащах, я разыщу тех изменников, которые помогли немцам проникнуть в мою столицу. Конрад наверняка немало заплатил этим негодяям за предательство».

Желая потешить именитых гостей, Мануил распорядился устроить на ипподроме заезды колесниц и травлю диких зверей.

На ипподром, как обычно, пришли толпы народа.

Немецким графам и баронам были отведены места среди византийской знати. Конрад и его племянник герцог Фридрих Швабский сидели в одной ложе с василевсом и его супругой.

Феофилакт сидел рядом с графом Гуго Тюбингенским. Пронырливый Архилох, как всегда, находился подле логофета, так как он кроме русского языка знал еще и немецкий.

Граф Гуго охотно делал ставки. При этом он то и дело поглядывал на сидящую неподалеку Евпраксию. Порой могло показаться, что мчащиеся по кругу колесницы занимают графа гораздо меньше по сравнению с красавицей Евпраксией. Архилох негромко переводил графу слова глашатая и реплики крикунов из толпы. Граф внимал Архилоху с холодной улыбкой на устах, чуть заметно кивая головой.

На этого человека нельзя было смотреть без содрогания. Выбитый правый глаз и шрам на левой щеке делали его лицо еще более отталкивающим. Неправильный излом бровей, крючковатый нос, почти упирающийся в верхнюю губу, узкий вытянутый вперед подбородок и нижняя губа, налегающая на верхнюю, придавали облику этого рыцаря что-то нечеловеческое.

«Какая же мать родила такого урода!» – с отвращением подумала Евпраксия и невольно поежилась, поскольку в этот миг страшный немец опять посмотрел на нее.

– Улыбнись же нашему другу, – шепнул Феофилакт Евпраксии.

Евпраксия смерила логофета неприязненным взглядом.

– Ты, я вижу, завел себе новых друзей, а старых позабыл, – сказала она.

– О ком ты?

– Сам знаешь, о ком. О Василии Буслаеве!

– Чш-ш! – зашипел на Евпраксию Феофилакт. – Забудь о нем! Считай, что его уже нет.

– Как так? Ведь казнь назначена на завтра.

– Именно поэтому, неотразимая моя. Уже ничего нельзя сделать для спасения несчастного Василия Буслаева. – Феофилакт печально вздохнул. – И умоляю, не надо смотреть на меня такими гневными глазами! Судьбу Василия решал не я, а василевс.

– Если бы речь шла о твоем сыне, Феофилакт, то ты добился бы помилования.

– Мой сын не натворил бы столько глупостей за один раз! – рассердился логофет, хотя и не повысил голос. – А твой обожаемый Василий вздумал прекословить самому Божественному, убил евнуха и несколько стражников, пытавшихся его утихомирить. Василий проявил упрямство на суде, хотя ему ясно давали понять – уступи василевсу, и твоя жизнь будет спасена. После суда у Василия было почти три месяца, чтобы все обдумать и взвесить. Но на Руси, видимо, думать не умеют. Там умеют лишь рубить с плеча! Василий сам выбрал свою участь.

– Ты же знаешь, Феофилакт, к чему его принуждали, – кривя от негодования свои красивые уста, промолвила Евпраксия. – Василий не захотел стать евнухом и выбрал смерть. Это поступок истинного мужа. Среди нашей знати мало таких. Ради милости василевса или сохранения жизни любой ценой наши вельможи готовы пожертвовать чем угодно, даже своим мужским достоинством. О, жалкий род скопцов!