Мишель Рио - Мерлин. Моргана. Артур

— С тобой мне не страшно, Мерлин. Люби меня. Люби меня всегда, и я не умру.

Он почувствовал, как она в последний раз судорожно всхлипнула, потом успокоилась и заснула. На ее щеках еще блестели бороздки от слез, но губы уже сложились в очаровательную улыбку. Длинные черные волосы ниспадали ей на спину. Она казалась безмятежной, хрупкой и беззащитной, вновь обретя свой возраст в забвении сна. И Мерлин вдруг почувствовал, что ничто больше не имеет значения, кроме этой ласковой и непокорной девочки, спящей у него на руках. И этот миг абсолютной любви, повергнув в ничто закон и хаос, добро и зло, ум человеческий и смерть, превосходил все грезы о бессмертии.

В 470 году, на рассвете того дня, когда Моргане сравнялось двенадцать лет, она одиноко стояла в библиотеке, где Мерлин восемь лет, не жалея усилий, обучал ее и где она проводила собственные исследования. Она уже была очень высокой, и ее стройная фигура, очаровательная надменность манер, восхитительные черты удлиненного лица свидетельствовали о медленном исчезновении детской мягкости и неопределенности: в этой девочке уже видна была женщина несравненной красоты, не имеющей себе равных в Логрисе и во всем западном мире, превосходящей даже красоту ее матери Игрейны. Зеленый блеск ее глаз стал еще более ярким и одновременно холодным. Роскошная пышность ее длинных черных волос создавала разительный контраст с почти прозрачной, молочной бледностью безупречной кожи, и это сочетание черного с белым словно испускало свет, отбрасывавший тень на ее белоснежное и очень простое платье без рукавов.

В библиотеку вошел Мерлин.

— Итак, — сказал он, — ты сама выбрала этот день, чтобы изложить мне основанное на моем обучении и твоих исследованиях понимание мира и освободиться тем самым от моей опеки. Ты станешь философом, который в поисках истины будет подчиняться лишь собственной воле. Могу только одобрить это, но тебе всего двенадцать лет. Не слишком ли рано?

— У меня достаточно аргументов для построения моей теории, Мерлин. В дальнейшем аргументы эти можно подтвердить или опровергнуть посредством наблюдений и расчетов, а это я в состоянии сделать без помощи наставника, пусть даже такого, каким являешься ты в моих глазах — безмерно превосходящим всех познаниями и мастерством в искусстве майевтики [6] Сократовский метод стимулирования мышления и установления истины. .

— Что ж, слушаю тебя.

Мерлин сел за мраморный стол, на котором было разложено несколько предметов. Моргана заговорила своим грудным музыкальным голосом, способным очаровать любого слушателя. Речь ее текла неторопливо и ровно.

— Я начну с самого малого, постепенно продвигаясь к самому большому в физике, астрономии, этике, и выводы каждой части будут непосредственно влиять на аргументы части последующей, включающей предыдущую в себя. Что касается состава материи, то я прежде всего изучила самое распространенное учение, а именно учение о четырех элементах, или простых телах, которые — по отдельности или смешавшись в различных пропорциях — служат исходным материалом для любого живого существа или неодушевленной вещи. Если вода может испаряться в воздухе, а воздух — сгущаться в облако и проливаться дождем, это означает, что оба тела, не будучи одинаковыми, что видно простым глазом, содержат все же сходные части, позволяющие им переходить друг в друга. Из чего я заключаю, что вода и воздух не принадлежат к числу элементов, или простых тел, — это сложные тела. Земля представляет собой тело еще более сложное: она состоит из множества частей — от самых разнообразных скал всех видов, форм и размеров до плодородных почв, возникших при разложении животных и растений, которые сами также сложные тела. Что до огня, то и он не элемент и даже вовсе не тело, а зримый облик сгорания какого-нибудь тела. Тело может существовать без огня, но огонь не может существовать без тела, из чего ясно видно, что огонь — не что иное, как тело, достигшее определенной стадии жара. Решающим же доказательством служит то, что огонь, будь он простым телом, должен был бы всегда иметь одинаковый зримый облик и одинаковое воздействие, тогда как легко заметить, что истекающая из вулкана лава дает мало света и выделяет сильнейший жар, а пламя лампы дает много света и выделяет куда меньший жар. Из этого следует, что свойства огня — это свойства сгорающего объекта. Вот почему я полностью отвергла учение о четырех элементах и аргументы его сторонников, которые сочла противоречивыми и ошибочными независимо от того, идет ли речь об упрощении, когда главным признают один из элементов, как это делали с водой и воздухом Фалес и Анаксимен — оба из Милета, или об усложнении, как это делал Эмпедокл из Агригента, установивший различие между некими «корнями», чего я постичь не в состоянии. Я отвергла и выдвинутую Платоном теорию треугольников как базовых составляющих материи в силу одного, но вполне логичного довода, ибо сложение — будь оно даже многократным — лишенных субстанции геометрических фигур не может привести к возникновению какой бы то ни было субстанции, а значит, не может из них возникнуть ни одно существо и ни одна вещь. Наконец, я изучила и подвергла критическому разбору атомистическую теорию Левкиппа из Милета и особенно Демокрита из Абдеры. Она покоится на двух главных основаниях: самих атомах и пустоте, необходимой, согласно Демокриту, для их передвижения и сцепления между собой. Атомы будто бы представляют собой первичные неделимые частицы универсальной материи. Формы и размеры их будто бы бесконечно разнообразны; взаимодополняемые сцепляются, образуя тем самым все существа и все вещи, тогда как не взаимодополняемые не сцепляются. Они будто бы вечны, то есть не имеют ни начала, ни конца, ибо, в отличие от всех других вещей, которые их посредством создаются и пересоздаются, неделимы, а потому не могут прийти из небытия или в небытие вернуться — логический постулат, четко сформулированный Анаксагором из Клазомен и Парменидом из Элеи. Они будто бы не имеют веса, что позволяет им, вместо того чтобы вертикально падать на один уровень пустоты, двигаться в этой пустоте во всех направлениях, сцепляться для создания материи и разделяться для ее распада. В принципе я готова принять гипотезу о том, что атомы существуют и что они неделимы, ибо, если отвергнуть это их свойство, придется отвергнуть всю гипотезу. Но вслед за Эпикуром из Самоса я уточняю, что эта неделимость должна быть чисто физической, а не математической, ибо математическому делению поддается любая величина, сколь бы малой она ни была. Эпикур отказывается также от понятия о бесконечном разнообразии размеров атомов, заменив его понятием о неопределенном разнообразии, что одобряю и я, поскольку эти размеры неизбежно располагаются в ряду от предельно малых в физическом смысле до предельно больших, невидимых для глаза. Что касается их сочетания, перемещения и форм, определяющих соединение или отсутствие такового, проверить это опытным путем я не могу, так как они незримы — и только воображение подсказывает мне, что одинаковые атомы соединяются, образуя однородные тела, взаимодополняемые связывают различные однородные тела, образуя разнородные или сложные тела, но соединения не происходит, если нет одинаковых или взамодополняемых атомов. Однако главное и наиболее плодотворное из моих критических суждений относится к проблеме веса атомов. Я уже сказала, что Демокрит вынужден был этим пренебречь, поскольку отсутствие веса служит необходимым условием для передвижения атомов в пустоте и для сцепления их между собой. Но я могу опровергнуть Демокрита с помощью того же логического довода, который применила по отношению к базовым фигурам Платона: сложение — будь оно даже многократным — лишенных веса атомов не может привести к появлению весомого объекта. Эпикур пытался разрешить это противоречие, признав наличие веса у атомов, и, чтобы объяснить возможность их сцепления, выдвинул свою знаменитую теорию «отклонения», согласно которой отдельные атомы будто бы перемещаются без всякой причины — вещь немыслимая с точки зрения как логики, так и физики, доказывающая лишний раз, что он, как ты и говорил мне, подчиняет законы этих двух наук своей моральной философии о свободе воли. Я могу разрешить это противоречие между сцеплением и весом только с помощью предположения, что атомы притягиваются друг к другу — это составляет их основное и общее свойство, сцепляются же они благодаря сходству и взаимодополняемости. В этом случае их вес и направление их движения не имеют большого значения, ибо они неизбежно соединяются в силу взаимного притяжения. Я назвала этот способ естественного соединения атомов, образующих однородные или слившиеся воедино разнородные тела, законом сильного притяжения. Опыты ясно показывают, что сцепившиеся атомы можно с большей или меньшей легкостью оторвать друга от друга, ибо атомы воды разделяются свободно, тогда как атомы самых прочных камней разделить почти невозможно, но это ничего не меняет в естественном законе, общем для всех тел, будь то простые или сложные, живые или неодушевленные, мыслящие или лишенные разума: атомы притягиваются друг к другу, чтобы образовать их, и сливаются, чтобы сделать их прочными. Период же разъединения составляет естественный срок существования этих тел — если он не укорачивается при внешнем, физическом или химическом, воздействии. Обратимся теперь к пустоте — второму необходимому условию атомистической теории. Я сразу же отвергла Аристотелево понятие эфира как уловку, недостойную великого ума, ибо этот выдуманный им пятый элемент позволяет разрешить все противоречия при отсутствии каких бы то ни было доказательств, ведь он говорит только, что по своим свойствам эфир отличается от других элементов. Платон также противопоставил ему гипотезу естественной пустоты, утверждая, что четыре земных элемента являются небесными, то есть универсальными, и что движение — при условии, что оно спонтанное и циклическое — возможно в заполненном пространстве. Но этот постулат вступает в противоречие с самыми простыми и очевидными наблюдениями. Хотя Аристотель уверяет в своем труде о динамике, что для движения необходима среда, все опыты показывают, что среда не только не способствует движению, но, напротив, оказывает ему сопротивление, из чего можно заключить, что вызванное импульсом движение продолжается в пустоте до тех пор, пока не возникает препятствие в виде среды. В связи с этим я не могу постичь смысл долгого спора о том, обладает ли воздух весом или нет, когда каждый из его участников опирался на противоречивые результаты опытов с сосудом, где сначала создавали пустоту и куда затем пропускали воздух, не понимая по слепоте своей, что воздух слишком легок и существующие измерительные инструменты просто не в состоянии определить вес столь малого его количества. Однако же, по мнению моему, вопрос этот легко разрешить путем следующего рассуждения. Любое препятствие — это тело. Любое тело имеет вес. Любая, как уже было доказано, создающая препятствие среда — это одновременно среда и тело. Любая среда, будучи телом, имеет вес. Воздух, создающий препятствие, будучи средой и, следовательно, телом, имеет вес. Вес этот чрезвычайно мал, ибо атомы воздуха легче атомов воды и не так прочно сцеплены, однако воздух имеет вес. Из чего я заключаю, что принцип, который Архимед из Сиракуз вывел в отношении тела, погруженного в воду, применим также и к телу, находящемуся в воздухе: если тело тяжелее веса вытесненного им воздуха, оно падает; если легче — поднимается вверх. Итак, одна лишь пустота не имеет веса и не образует препятствия. Некоторые, хотя и рассуждают о движении в теоретической пустоте, отрицают, подобно Платону, существование естественной пустоты и говорят об универсальности четырех элементов. Однако путем простого и очевидного наблюдения, о котором я говорила, легко убедиться, как отличается движение земных и небесных тел. Небесные тела находятся в постоянном и равномерном движении, чего никогда не происходит на земном пространстве, где сопротивление среды — какой бы она ни была — замедляет и в конечном счете прекращает движение, продолжительность которого зависит от веса этой среды. Это означает, что небесные тела не встречают никакого препятствия, следовательно, движутся в пустоте. Мне могут возразить, что при вертикальном падении движение не только не замедляется, но все более ускоряется в зависимости от расстояния. На это я отвечу, что в данном случае движение, не будучи равномерным, как у небесных тел, подчиняется закону, к которому я еще вернусь и который никоим образом не противоречит закону о сопротивлении среды. Сторонники положения о способствующей движению среде могут также сказать мне, что вес среды — не препятствие, но именно вес находящегося в движении тела заставляет его падать. Я отвечу им, что начатое импульсом движение любого плавающего тела, чей вес уничтожается воздействием воды и которое перемещается в двух средах одновременно — в воздухе и в воде, замедляется и прекращается сопротивлением обеих сред. Обращусь вновь к вертикальному движению. Одну из основ греческой физики и астрономии составляет утверждение, что все тела устремляются в падении к центру Вселенной. Эта аксиома, которую Евклид из Александрии называл также «общим мнением», получила наибольшее распространение: ее отстаивали величайшие умы, от Платона и Аристотеля вплоть до Птолемея, хотя на самом деле она является всего лишь предположением — и притом весьма спорным. Из аксиомы этой был выведен силлогизм, который также может быть поставлен под сомнение: все тела устремляются в своем падении к центру Вселенной; все тела устремляются в своем падении к центру Земли, перпендикулярно ее поверхности; следовательно, центр Вселенной — это центр Земли. Исходя из моей собственной атомистической теории, которую я уже изложила тебе, я создала совсем иную концепцию. Нет никаких оснований предполагать, будто атомы утеряли свое главное свойство взаимного притяжения вследствие того, что заняли определенное положение в результате сцепления, образующего тела. Из этого я делаю вывод, что сами тела — все тела без исключения — сохраняют, в полном согласии с логикой, свойство составляющих их атомов и притягиваются друг к другу, хотя и в меньшей степени, чем атомы, поскольку сила притяжения в данном случае ведет не к слиянию, а к сближению. Я называю это законом слабого притяжения тел, вытекающим из закона сильного притяжения атомов, которые в совокупности составляют в моих глазах первый и основной закон материи — универсальный закон притяжения. И при помощи простой математической логики легко прийти к следующему заключению: чем больше атомов, иными словами, чем массивнее, плотнее и тяжелее само тело, тем значительнее и действеннее становится его способность слабого притяжения, вытекающего из сильного притяжения атомов. Следовательно, осуществляемое телом притяжение зависит от его веса — и это еще один закон. Большей частью тела, даже расположенные рядом, слишком малы и легки, чтобы обрести необходимую для перемещения и сближения силу слабого притяжения, но это никоим образом не означает, будто они лишены такой возможности. Однако если речь идет о Земле — теле гигантском, составленном из бесчисленного множества атомов, — логично предположить, что осуществляемое ею и пропорциональное ее весу слабое притяжение отличается чудовищной силой, поэтому она притягивает к своему центру все окружающие ее тела меньших размеров. Даже и в этом случае притяжение взаимно, но до такой степени несоразмерно, что мельчайшее тело не может сдвинуть величайшее ни на один дюйм, тогда как второе притягивает к себе первое неотвратимо. И, поскольку столь же логично предположить, что притяжение меняется в зависимости от дистанции между двумя телами, чем ближе находится малое тело от великого, тем большей становится скорость первого и сила притяжения второго. Подобная зависимость подразумевает, что всегда есть дистанция разрыва на определенном расстоянии, за пределами которого тело — каким бы оно ни было громадным — перестает осуществлять слабое притяжение, дальность же этого расстояния зависит от веса тела. Так объясняю я вертикальное движение и падение тел на землю, равно как и неподвижность их после того, что я назвала сближением, когда закону притяжения не препятствуют ни начатое импульсом или же самостоятельное — если речь идет о живых существах — движение, ни выведенный Архимедом закон среды. На основе моей собственной теории о материи и универсального закона о притяжении можно заключить, что ложным является утверждение, будто бы все тела устремляются в падении к центру Вселенной, ибо всякое очень тяжелое тело становится отдельным центром притяжения для более легких тел, но само оно может притягиваться другим, еще более тяжелым телом. И Вселенная, несомненно, достаточно велика, чтобы даже самые тяжелые тела не осуществляли слабого притяжения по отношению друг к другу — именно это я назвала дистанцией разрыва. Если звезды представляют собой небесные тела, во что я твердо верю, хотя и не могу доказать, причем тела гигантские, ведь мы их видим, хотя они очень далеки, это означает, что такие неподвижные тела должны находиться за пределами дистанции разрыва, иначе они упали бы друг на друга. И существование этой дистанции разрыва между неподвижными телами неизбежно подводит меня ко второму объяснению того, почему небесное тело не падает на другое даже тогда, когда разделяющее их расстояние не выходит за дистанцию разрыва: они обращаются вокруг друг друга. Насколько мне известно, греческие философы не задавались вопросом, почему одно тело обращается вокруг другого, считая это круговое движение неоспоримой и недоказуемой аксиомой небесной механики. Какая нить привязывает одно тело к другому, неподвижному по отношению к нему, заставляя его обращаться вокруг него, ведь тело, которое перемещается в пустоте, не встречая никакого препятствия, в принципе должно равномерно продвигаться вперед? Это и есть только что описанный мной закон слабого притяжения тел, который именно здесь находит сферу для самого широкого и очевидного применения. Если какое-нибудь небесное тело постоянно обращается вокруг другого, неподвижного по отношению к нему и, как я уже доказала, более тяжелого, то это означает, что разделяющее их расстояние меньше дистанции разрыва и они осуществляют взаимное притяжение: центробежная сила — сила, дающая одному телу импульс равномерного продвижения вперед и тем самым отдаляющая его от неподвижного тела, — сталкивается с силой притяжения, отчего обе они взаимно уничтожаются, иными словами, достигают равновесия. Именно это равновесие и позволяет одному телу обращаться вокруг другого. И я вывожу второй закон, вытекающий из первого закона о притяжении: любое небесное тело, совершающее круговое движение, обращается вокруг другого, более тяжелого тела, которое притягивает его к себе и находится с ним в состоянии равновесия, основанного на взаимном уничтожении силы притяжения и силы центробежной. Я не могу сделать математический расчет этих сил, но я прибегла к очень простым опытам, привязав к оси нитями разной длины несколько разновесных сфер, которые стали обращаться вокруг нее на различной скорости. И я пришла к заключению, что победа центробежной силы, иными словами, обрыв нити, над силой притяжения обусловлена весом и скоростью сферы, равно как и ее удалением от оси, ибо, поскольку сопротивление нити слабеет по мере того, как она удлиняется, точно так же слабеет и взаимное притяжение двух тел по мере того, как они удаляются друг от друга. Я представляю это так: если какое-нибудь небесное тело, равномерно продвигаясь вперед в соответствии с законом движения в пустоте, сближается с более тяжелым телом на такое расстояние, где начинает действовать их взаимное притяжение, иными словами, преодолевает дистанцию разрыва, то либо сила притяжения превосходит центробежную силу и движущееся тело падает на неподвижное; либо обе силы взаимно уничтожаются и равномерное продвижение вперед движущегося тела становится обращением вокруг неподвижного; либо сила притяжения уступает центробежной силе и движущееся тело продолжает свое равномерное продвижение вперед, более или менее изменив первоначальное направление из-за кратковременного воздействия притяжения. При отсутствии двух этих условий — притяжения и равновесия ничто не может заставить одно небесное тело обращаться вокруг другого. Закон этот, хоть и выведенный только посредством логических умозаключений, имеет основополагающее значение для дальнейших моих рассуждений об астрономии и о природе Вселенной. Главную — физическую и математическую — проблему греческой астрономии изложил Платон: Земля — неподвижный центр Вселенной; в движении всех обращающихся вокруг нее небесных тел наличествуют аномалии, тогда как все небесные тела должны обращаться вокруг нее единообразным и упорядоченным образом, ибо движение подчинено физическому закону, который может быть просчитан математически, — если же признать отклонения реальными, закона не существует, но подобное допущение принять невозможно; следовательно, отклонения или аномалии лишь внешне кажутся таковыми; а значит, нужно разрешить аномалию, иными словами, внешне беспорядочное движение должно быть преобразовано в реальное — единообразное, упорядоченное и поддающееся математическому расчету. Аномалии эти суть таковы: изменения расстояния от Солнца, что выражается в неравномерности времен года; изменения расстояния от Луны, соответствующие изменениям ее вида и размера; попятные движения планет, которые останавливаются и удаляются, вновь останавливаются и возобновляют прежнее движение, прежде чем в очередной раз обратиться вспять, причем аномалия эта осложняется тем, что ни одно попятное движение не совпадает с последующим как по виду, так и по продолжительности. Платон прекрасно изложил проблему, но был не в силах разрешить ее в рамках своей астрономической системы о восьми небесных сферах, как не способен сделать это и его ученик Евдокс из Книда со своей «гиппопедической» моделью концентрических сфер, имеющих разнонаправленные полюса и вращающихся в противоположные стороны, которая совершенно не соответствует наблюдениям за видимым движением планет и не учитывает изменения в их обращениях вспять, равно как и различия в расстоянии между небесными телами, что не позволяет найти приемлемое объяснение неравномерности времен года, видимые изменения диаметра Луны и свечения планет. По причине такого же противоречия между теорией и наблюдением, предварительным расчетом и действительным событием отвергла я ложные усовершенствования Каллиппа из Кизика, всего лишь добавившего сферы, и Аристотеля, придумавшего новую небесную механику, которая включает в себя «ограниченные» сферы. Что же касается системы эпициклов и эксцентров, предложенной Аполлонием из Перги, улучшенной Гиппархом из Никеи и еще более Птолемеем из Александрии, то и она, будучи несомненным триумфом математических наук, будучи доведена — благодаря Птолемею — до невиданного прежде уровня сложности и изощренности, все же не соответствует наблюдениям. В этой системе эпицикл представляет собой второй круг, где перемещается небесное тело, тогда как центр самого эпицикла перемещается по главному кругу, который называется выводящим и в центре которого находится Земля. Эксцентр же представляет собой главный круг, где небесное тело перемещается вокруг Земли, но, поскольку Земля не является центром круга, расстояние небесного тела от Земли постоянно меняется. Предположительные выводы из этой системы не совпадают с наблюдениями, и одного этого достаточно, чтобы усомниться в ее достоверности, однако ее сторонники всегда готовы заявить, что, благодаря достигнутому со времен Аполлония и Птолемея прогрессу в исчислении, в принципе можно добиться полного совпадения и временные изъяны в отдельных моделях движения никоим образом не доказывают, что система в целом ошибочна. Я же приведу довод, которым эта система окончательно уничтожается. Итак, создатели ее утверждают, что небесные тела в своем ограниченном эпициклом движении обращаются вокруг не другого тела, а некоего абстрактного геометрического центра — иными словами, пустоты. Однако это попросту невозможно — согласно выведенному мной второму закону, которым круговое движение объясняется притяжением и равновесием. Если допустить, что движения по эпициклу подчиняются некоему математическому закону, подтвержденному наблюдением (чего нет), то они не подчиняются никакому физическому закону — иными словами, являются равномерными и при этом спонтанными, что также невозможно принять. Нельзя удовлетвориться математическим обоснованием в ущерб физическому. Следовательно, остается выбрать одно из двух. Либо Земля действительно центр Вселенной: тогда Луна и планеты перемещаются по эпициклам вокруг более тяжелого, чем они, Солнца, которое перемещается по главному выводящему кругу вокруг более тяжелой, чем оно, Земли. Либо Земля не центр Вселенной: тогда движущиеся небесные тела перемещаются не вокруг нее, а вместе с ней — вокруг другого, более тяжелого тела. Первое совершенно не подтверждается наблюдением. Второе приводит нас к теории Аристарха из Самоса, которая заключается в двух простых предположениях. Первое гласит, что Земля делает полный оборот вокруг своей оси за двадцать четыре часа: следовательно, неподвижные звезды не обращаются вокруг нее, а остаются на своем месте — их видимое движение точно такое же. Аристарх здесь всего лишь повторяет мысль, высказанную Гераклидом из Понта, который вместе с тем считал Землю центром Вселенной — хотя и находящимся в движении. Второе гласит, что Земля — одна из планет: вместе с другими она перемещается вокруг Солнца, неподвижного центра Вселенной, и совершает свое круговое обращение за один год. Теория эта вполне совместима с выработанной мной концепцией материи и движения, равно как и с вытекающими из нее двумя основополагающими законами. Я изучила все астрономические наблюдения, имеющиеся в твоей библиотеке и сделанные на протяжении более пяти веков, чтобы сравнить их и сверить друг с другом, опираясь в особенности на Гиппарха и Птолемея. Я также осуществила собственные наблюдения с помощью угломеров и астролябий, которые ты предоставил в мое распоряжение. Включив эти наблюдения в систему Аристарха, я сделала множество расчетов с целью точно определить, как Земля, Венера и Марс обращаются вокруг Солнца, а также соотношение их между собой. Этих расчетов оказалось достаточно, чтобы я могла заключить следующее: теория эта удовлетворительна в плане законов физики, поскольку в ней учитываются притяжение, равновесие и равномерное перемещение в пустоте; она удовлетворительна и в плане математическом, поскольку при четко установленном пути прохождения предварительные расчеты соответствующих положений становятся гораздо проще в сравнении с теми, которых требуют системы Аполлония и даже Евдокса; наконец, она удовлетворительна в плане соотношения обоих, поскольку делает возможным полное совпадение между расчетом и наблюдением, а самая сложная проблема, суть которой заключена в объяснении видимых попятных движений и их изменчивости при равномерном движении, оказывается разрешенной.