Дмитрий Пахомов - Первый художник: Повесть из времен каменного века [В дали времен. Том V]

Солнце стояло уже высоко и сильно пекло, когда главная работа была кончена и отверстие пещеры сделалось недоступным без помощи сучковатого бревна, которое легко было на ночь втаскивать внутрь.

Утомившийся, как и другие, Кремень растянулся на самом солнопеке, на траве, греясь под горячими лучами, как ящерица. Горе его утихло; слишком много нового явилось около него в это время и развлекало его внимание, да и к смерти он привык: она была обычным явлением, и все равнодушно относились к ней. Об отце он даже и не думал: занятый делами, тот всегда был очень далек от него. Мать, конечно, была ближе и дороже ему, но и она, заваленная тяжелой работой, обращала мало внимания на сына, предоставляя ему пропадать по целым дням с товарищами и приучаться к самостоятельной жизни. Она иногда ласкала его, особенно когда он приносил в свертке из коры яйца, найденные им в гнездах в лесу и в расщелинах скал, но нередко и бивала и очень чувствительно за сломанные или испорченные вещи несложного домашнего обихода. Но все-таки Кремень любил ее, хоть и не мог бы выразить это словами. Он знал, что мать сама ляжет спать голодной, а для него всегда припрячет хорошую кость с мясом, оставшуюся от трапезы мужчин, или горсть зерен и съедобных корней; он знал, что в холодные ночи она, лишая себя жалкого покрова, закутывала его и отогревала своим дыханием его озябшие руки.

«Нет больше матери! — грустно подумал он. — Где она?» И мальчик пристально вглядывался в поверхность блестящей реки, надеясь увидеть там ее тело.

Но река блестела стальным, холодным блеском и бесстрастно несла свои волны куда-то вдаль, в неизвестную далекую страну.

«Она там, далеко, — думал Кремень, — далеко, за той горой и еще дальше… может быть, она теперь на этом огне, который ярко светит с неба… Дед говорил, что Великий Дух берет себе слуг…»

Кремень взглянул на солнце, но тотчас зажмурил глаза, и перед ним запрыгали зеленые круги. Ему это понравилось. Засмеявшись, он снова пристально посмотрел на ослепительное солнце и снова зажмурил глаза: зеленые круги опять заплясали перед ним, вздрагивая и как бы плывя на темно-красном фоне. Кремень уже больше не пытался смотреть на солнце и крепко заснул.

Громкий говор разбудил его. На площадке перед пещерой с криком и радостным воем толпа приветствовала вернувшихся охотников, притащивших пойманного и убитого оленя.

Женщины немедленно принялись за свежевание туши, а воины оживленно обменивались впечатлениями. Вождь остался очень доволен удачным днем; но больше всего его радовало то, что животные почти не боялись людей. Это, во-первых, давало возможность заготовить большие запасы сушеного и копченого мяса на зиму, а во-вторых, показывало, что в окрестностях пещеры давно не было людей, и следовательно можно было совершенно успокоиться относительно будущего. Широкая улыбка осветила лицо счастливого дикаря, и он пустился в пляску, подпрыгивая и потрясая в воздухе своим топором.

— Ги-го-го! Ги-го-го! — в такт скачкам вождя орала толпа, и с десяток воинов последовали примеру вождя. Вслед за взрослыми пустились в пляс подростки, а женщины, хлопотавшие около оленя, поощряли громкими возгласами особенно отличавшихся танцоров.

Кремень, чувствовавший еще сильную боль во всем теле и особенно в голове от вчерашнего падения, не принимал участия в общем веселье. Разнежившись на теплом солнышке, он щурил глаза на веселую сцену, и какой-то тихий восторг охватывал его детскую душу: его занимали быстро мелькавшие фигуры, развевавшиеся шкуры и блестевшее на солнце кремневое оружие. Яркие солнечные лучи обливали своим живительным светом всю картину, фоном которой служили скалы противоположного берега с глубокими расщелинами, подернутыми голубоватой пеленой, и холмы, тонувшие в фиолетовой дымке дрожащего воздуха.

Наслаждаясь этим зрелищем, Кремень не отдавал себе ясного отчета, что ему и почему нравится. Его просто занимали переливы красок и световых пятен; в голове его рождались и так же быстро исчезали какие-то неясные и отрывочные мысли.

«Клык высокий, большой, сильный! — думалось ему. — Филин низкий, тоже сильный… Какая пестрая шкура у Безглазого… Клык тоже пестрый: светлый и темный, — отчего это? А вон Старый сидит под камнем и весь темный… И Клык стал темный, а теперь пестрый…» И Кремень захохотал, следя, как играли лучи солнца на бронзовом теле вождя, когда он был на солнце, и как вдруг делался он темным, попадая в тень от скалы.

«Какие большие щели! — продолжал наблюдать мальчик, глядя на скалы противоположного берега. — Вот туда бы забраться… верно, много гнезд! Да трудно: камни скользкие, оборвешься и прямо упадешь в воду, куда бросили отца и мать».

— Старый, дед! — обратился он к подсевшему к нему старику. — Ты все знаешь, — скажи, где отец и мать теперь?

— Они далеко-далеко! — отвечал старик, махнув рукой в сторону реки. — Они пошли к Великому Духу.

— А где Великий Дух? Можно приехать туда в челноке? Можно увидеть мать и отца?

— Нет, Кремень, к Великому Духу нельзя приехать, — он высоко, вон его глаз на небе… днем один глаз, ночью другой глаз, а другие огоньки, — это глаза его слуг.

— Значит, и отец и мать мои смотрят оттуда на нас?

— Нет, отец и мать не смотрят: они сначала долго будут плыть по реке, потом остановятся на берегу и будут долго лежать, так долго, что рассыплются и смешаются с землей, а потом ветер поднимет пыль, оставшуюся от них, и они полетят к Великому Духу.

— И будут одеваться в эти белые, пушистые шкуры? живо спросил Кремень, указывая на облака.

Старику не приходила в голову подобная мысль, но он ничего не нашел против того, чтобы умершие вождь и его жена были одеты в такие прекрасные одежды, а потому утвердительно кивнул головой.

— Да, — сказал он, — они оденутся в эти белые шкуры.

— Хорошо! — мечтательно произнес мальчик, задумчиво следя за плывшими лоскутками облаков.

Весь отдавшись впечатлениям, Кремень задумался. Он вообще был тихий мальчик, сильно отличавшийся от других своих сверстников. Правда, и он принимал участие в их шумных играх, в которых они подражали старшим, ходил на охоту за птицами и мелкими животными и ловко владел детским оружием, к которому относился очень внимательно и которое держал в исправности, но чаще он любил забраться в какую-нибудь щель или лесную чащу и по целым часам следить оттуда за окружающим.

Его интересовали деятельные насекомые, хлопотавшие над устройством гнездышек или над собиранием с цветов меда; его привлекали пестро расписанные бабочки, красивые листья деревьев, кустарников и трав, а вид правильно построенных сот приводил прямо в восторг.

Его занимали тихие игры. Собрав несколько горстей пестрых, обточенных водой голышей, он забирался с ними в укромный уголок и начинал их раскладывать на земле или на плоском камне — то выложит в ряд, то подберет по величине: большой, потом меньше и меньше, пока ряд не станет похож на длинную толстую змею. Отойдет Кремень на несколько шагов и, прищурившись, посмотрит на свою выдумку, и ему вдруг покажется, что на камне действительно лежит толстая, пестрая и страшная змея. Екнет сердце, и жутко станет мальчугану: «А вдруг она бросится и укусит», но вместе с тем сознание подсказывает, что это не настоящая змея, что сам он, Кремень, сделал ее из камней, и тогда странное волнение охватывало его, и он все больше щурил глаза, чтобы побольше насладиться этим странным обманом зрения. Но наконец веки уставали, и Кремень открывал глаза, и змея обращалась в ряд камешков. Тогда он принимался выкладывать новые фигуры: то сделает изогнутую гирлянду вроде ожерелья, то уложит камни в круг, то несколько рядов соединит отдельными крупными камнями, то разложит снова в ряд и к каждому камню приложит по дубовому листу или по одинаковой палочке; и, когда ему удавалось сложить затейливую фигуру, то опять тихая и непонятная радость охватывала его и он долго любовался тем или другим узором.