Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

— Провоторов...

— Вот-вот. И только отошёл корвет от нашей гавани, повернул на юг, к Вашингтону, так и затонул. Там, говорят, пороховой погреб взорвался. Всё! Весь рассказ.

— Что? Потонуло моё золото? А достать нельзя?

О'Вейзи хохотнул. Сэм Полянски улыбался. Сказал:

— Там глубина двести метров! Достать нельзя. Да и чего доставать тебе? Пушки? Я их хоть завтра тебе куплю!

— Так, а где тогда золото? — заорал Егоров.

— А вот этим вопросом я, хозяин и детектив частного сыскного агентства «Полония», теперь и занимаюсь. Одно могу сказать — золото из Нового Йорка и его окрестностей никуда не увозили. Это никому не выгодно, даже правительству... Но, парни, ради всего святого, прошу об этом не болтать! Особенно тебе, Александр Дмитрии — не болтать! Лучше сиди в своём баре в задней комнате и чисти овощи. И сам будь как овощ. Ты уже два дня не ночуешь в кровати... свой жены, так, думаю, завтра за тобой приедут серьёзные парни с ружьями. Уж я эту Америку знаю! Ну, давайте по последней стопочке примем, и я пойду отдохну. А то мне ночью опять шляться по притонам да пугать население своей рожей...

Дверь в бар загрохотала, засов вылетел. В потолок резнулись шесть пуль. Завоняло порохом, заругались здоровые, злые люди.

За Егоровым приехали «пинкертоны», везти его домой, в семью.

После завтрака Сара сразу поднялась и ушла, прикурив на ходу от свечи испанскую сигарету чёрного табака. Воняло от неё... не продохнуть.

Егоров и тесть его, Зильберман, остались вдвоём за столом. Новостей о случившемся в России военном перевороте пока не имелось, но Зильберман отчаянно радовался:

— Теперь в Америке будет жить посол, русский посол! — взвизгивал Зильберман. — Мы его сами себе назначили. Его зовут Пётр Полетика. Неделю назад...

— Полетика? — переспросил Егоров. — Да какой же он русский? Даже не поляк, не немец! Это курский фактор, я его знал! Он и писать-то не умеет! Твоей, видать, крови, скотина!

Егоров в этом доме выражался так, будто в стойле пьяный ночевал. Зильберман даже не обращал внимания на блудословие русского. На каждого смертного дурака внимание обращать... Он опять сделал приятное лицо и продолжил разговор:

— А с его превосходительством российским послом, да при скором падении Дома Романовых и при становлении демократической республики Россия нам станет много легче забирать свои деньги с Европейского континента! Это чудесно!

— Не вижу чудес, — сдавленно пробормотал Егоров.

— Тогда пойдём, мой сын! Я тебе кое-какие чудеса покажу!

Зильберман резво зашагал по коридору, покручивая в руке связку блестящих ключей.

В большой комнате, где стоял один стол и три стула, а все стены закрывали клёпаные из железных листов полки с дверцами, как бы сейфы, Зильберман открыл один настенный сейф и поманил к себе Егорова:

— Вот!

Там лежала пачка листов на тысячу, разрисованных и расписанных в типографии.

— Это есть активы нашей компании, которой ты являешься директором! Третья часть этих бумаг — твоя! Ты очень богатый человек! Когда подпишем договор о совместной деятельности с господином новым директором «Русской Америки», ты тогда станешь ещё на треть богаче. У них же тоже такие ценные бумаги есть!

— Да, — ответил Егоров, — теперь вижу, что я очень богатый человек. А в деньгах — какой я богатый?

— В деньгах? В деньгах, Сашка, сын мой, мерить нельзя. Сегодня эти бумаги стоят по доллару за штуку, а завтра могут стоить и по десять долларов за штуку!

— Я такого счёта не понимаю. Я понимаю, что эти бумаги ты мне даёшь... папаша, за моё золото. Но почему только за треть моего золота? Где остальное?

Зильберман больше держаться не мог. Завизжал:

— Ты о моей дочери подумал? О своём будущем сыне — подумал? Ты обо мне, твоём отце, подумал? Это страна Америка! Здесь любое дело — есть семейное дело!

— А почему сразу мне думать о моём сыне? — удивился Егоров. — Его ещё сделать надо. Я пока — не делал... И потом, ведь может быть и дочь, а?

Зильберман завизжал маленьким поросёнком:

— Сын! Сын! Сын будет!

Егоров посмотрел на красное, потное лицо орущего и решил, что до свекольной красноты лицо ещё не высветилось. Надо бы высветить. Поэтому и спросил:

— Значит, если я негаданно помру, то мои капиталы, этого, бумажного свойства, станут капиталами твоей дочери?

— Капиталами твоей жены! — не сдержавшись, заорал Зильберман. — Жены, жены, твоей, твоей!

— Да? — удивился Егоров. И сделал большой грохот, даванув жида об железные шкафы со словами: — Тогда почему моя жена сейчас не даёт мне третью часть своих денег? Чтобы я чувствовал при ней свою силу мужа? Это было бы честно!

— А ты в наши дела не лезь? — орал Зильберман. — Ты моей дочери ребёнка не делаешь, обрезание не делаешь, гуляешь, как паскудная свинья, где попало, пьёшь с вором Сэмом Полянски! Каторжник! Радуйся, скот свинячий, что ты пока член моей семьи!

Прооравшись, Зильберман на пять шагов отошёл от открытой дверцы сейфа к двери в коридор. Вышел из комнаты, стал прислушиваться к шорохам в доме.

Егоров тут же свернул три разрисованных бумаги и сунул себе под рубашку, под левый бок.

Зильберман вернулся к сейфу и увидел, что Егоров держит правительственную ценную бумагу вверх ногами и ковыряет ногтем гербового орла.

— Ничего не пойму читать, — Егоров протянул бумагу Зильберману, — ты же у меня папаша, тебе эти бумаги в руки твои мозолистые так и просятся. А русским такие бумаги, они... в одном месте нужны — зад подтирать. Мы на слово друг другу верим. А что ты у меня исхитил, так то ты мне отдашь не бумагой, а золотом! Моим золотом, американским золотом, мне без разницы. По вашему весу — восемьсот килограммов золота... Ну, папаша, я пошёл...

— Никуда ты не пошёл! Сиди дома!

Егоров махнул рукой, шагнул дальше, но вдруг остановился возле двери в коридор, обвёл глазами стены, сейфы, закрытые дверцами. С умилением сказал:

— Ах, какой богатый человек! Все стены выложены бумагой. — И вышел.

Зильберман закрыл дверцу металлического сейфа, протёр её рукавом домашнего халата. Хоть и ни разу не сделал этот русский дурак ни одного движения на Саре, ребёнок у неё уже сидел в брюхе. Ребенка за сто долларов в ночь затолкал туда некий белокурый голландский матрос. Три ночи толкал, старался. Потом пошёл пропивать те доллары в портовую таверну, и его никто больше не видел... А через месяц Сара ощутила, что Луна больше её не беспокоит, и ежемесячные женские недомогания кончились. Городской врач Гольдберг тут же написал справку под три печати, что ребёнок в животе Сары произведён её мужем Александром Егоровым, президентом Финансово-торгового общества «Американо-Русская Акционерия».