Генри Мерримен - Золотая пыль (сборник)

– А что же будет со мной, сэр? – спросил мой слуга, когда я приказал ему упаковать вещи и поставил в известность о ближайших планах.

Я совсем позабыл про Лумера. Секретарю едва ли прилично заявляться в резиденцию хозяина с лакеем – существом, рассчитывающим на законные и не очень заработки и наделенным тем феноменальным аппетитом, которым обладают лишь живущие при кухне слуги. Поэтому я сказал, что будущее принадлежит ему самому, и если последнего часа не миновать ни одному из живых созданий, то остаток земной карьеры находится исключительно в его собственных руках. Короче, я разрешил ему с этой самой минуты начать нисхождение к тому унылому пределу, куда, боюсь, неизбежно приведут его шаги.

Мистер Лумер оказался достаточно добр, чтобы проявить признаки эмоций, и из несколько сбивчивой речи я уловил, что слуга намерен отложить путешествие к Аверну [42]на то время, когда уже не сможет следовать по пятам за мной. В результате мы пришли к тому, что Лумер подыщет себе временную должность – будучи обладателем многих талантов, этот человек мог найти применение как на конюшне, так и в гостиной джентльмена, – и останется на ней до тех пор, пока мне снова не потребуются его услуги. Как выяснилось, в моем распоряжении было достаточно наличности, чтобы уплатить слуге жалованье и сверх того небольшую сумму, призванную компенсировать неудобства из-за внезапного расторжения наших отношений. Он принял деньги без смущения. Умение без смущения принимать должное – явный признак хорошего воспитания.

– Не могли бы вы оставить меня при себе, сэр? – взмолился Лумер в последний раз, когда мой прощальный дар в виде пары охотничьих сапог (жавших мне) убедил несчастного, что нам и впрямь предстоит расстаться.

– Мой добрый Лумер, я сам поступаю на службу. Я всегда говорил тебе, что умею чистить обувь лучше тебя.

Выходя из комнаты, я слышал, как сей достойный образчик прислуги бормочет себе под нос что-то вроде: «хорошенькая работенка» и «Говард из Хоптона». У меня не вызывало сомнений, что он оплакивает не столько потерпевшую урон честь моего рода, сколько утрату такого беспечного и доверчивого хозяина. Так или иначе, но у меня создалось впечатление, что по прибытии в Париж я извлек из своих заляпанных грязью дорожных чемоданов более внушительную коллекцию белья, нежели обнаружилась тем утром при разборе вещей на улице Пальмье.

Что до чести рода, то меня она смущала мало. По моему мнению, ей мало что грозит, пока человек держит ее в собственных руках, но жди беды, передав эту хрупкую вещь в руки дурной женщины. Разве не были мы свидетелями полудюжины, да куда там, доброй дюжины таких вот падений за последние годы? И я убежден, что любой недостойный отпрыск знатного рода, кто избрал неверный путь из-за жены, суть преступник и сполна заслуживает постигшего его наказания.

Я зашел попрощаться к своему другу Джону Тернеру. Позавтракав, тот с удобством расположился в курительной и был занят тем, что пророчил темное и угрожающее будущее своевольным упрямцам.

– Думая, что стремитесь к ангелу, вы отправляетесь в лапы к дьяволу, – заявил он.

– Я просто намерен зарабатывать себе на жизнь, – со смехом ответил я, раскуривая одну из превосходных сигар банкира, без которых мне предстояло теперь обходиться. – И пусть праздные предки перевернутся в могилах. Мне будут платить добрых полторы сотни фунтов в год!

Захватив скромный багаж, я перешел через реку и вскоре вселился в свои апартаменты. К последним претензий не было – они вполне могли приютить и более достойного обитателя. Большая и просторная спальня смотрела на сад, буйная растительность которого совсем не походила, как уже упоминалось, на траурный наряд деревьев в Лондоне. Мебель была великолепной, это с первого взгляда определил бы даже тот, кто лучше разбирается в седлах, чем в буле и ампире [43]. Более того, каждая деталь орнамента или бронзовая ручка горели ярче золота.

«Здесь виден глаз мадам, – подумалось мне. – Ничего не упускающий глаз».

Рядом со спальней находился кабинет, отведенный виконтом своему секретарю. Рядом же располагалась комната, в которую удалялся время от времени и сам хозяин – и вовсе не для того, как я подозревал, чтобы предаться тяжким трудам. В спальне меня застал юный слуга-парижанин. Беззаботно окинув взглядом мои чемоданы, он собрался уже улизнуть, но я его остановил.

– Это тебя застежки так пугают? Опасайся лучше чемоданов, что перетянуты ремнями.

С этими словами я положил перед ним ключи и отправился в свой кабинет. Вернувшись некоторое время спустя, я нашел вещи аккуратно разложенными по полочкам, пустые чемоданы исчезли.

На столе кабинета обнаружились гроссбухи и бумаги, положенные с явной целью дать мне ознакомиться с ними. Судя по всему, это были отчеты, касающиеся различных имений виконта. Беглая проверка подтвердила догадку, как и факт, что мы имеем дело с наглыми мерзавцами. Надо сказать, что мерзавцев в тогдашней Франции было пруд пруди, да и вообще низость всех сортов цвела пышным цветом.

Я занимался книгами, когда вошел виконт, предварительно постучав в дверь. Он подчеркнул этот вежливый жест, указав на панель, которой коснулись костяшки его пальцев.

– Как видите, эта комната в вашем распоряжении, – сказал месье. – Давайте начнем, как и намеревались.

Если я был странным секретарем, то хозяин у меня тоже не относился к разряду обычных.

Мы сразу погрузились в работу, и вскоре горячо обсуждали несколько вопросов, требующих незамедлительного разбирательства. Я высказал старику свое мнение об управляющих – мне было больно видеть, как его обкрадывают. Я оказался, как следует помнить, в хрустальном замке и оттого тяготел ощутить твердокаменною основу. Виконт в присущей ему добродушной манере потешался над тем, что с улыбкой назвал моим «деспотизмом».

– Mon Dieu! – воскликнул он. – Что за железная хватка! Эти буржуа будут застигнуты врасплох, ведь я всегда был так снисходителен и управлял по-доброму.

– Кто управляет по-доброму, становится рабом воров, – ответил я, составляя намеченное письмо.

Виконт рассмеялся и пожал плечами.

– Ну что, пока все идет как должно, – заметил он.

Таково выдалось мое знакомство с возложенными на меня обязанностями. Они оказались несложными, особенно для человека, имеющего определенный опыт управления имением. Отец мой в периоды смягчения – когда соглашался признать, что грехи мои по меньшей мере суть явления наследственные, – посвящал меня в науку ведения дел крупного поместья.

В семь мы сели обедать. На Мадемуазель было белое платье, прихваченное на девичьей талии желтой лентой. Рукава платья – дань моде того периода, надо полагать, – поражали пышностью и свободой, а выглядывавшие из-под них руки казались совсем детскими.