Станислав Венгловский - Лжедмитрий

— Борис умер! — повторил Бахметев перед царевичем и больше ничего не мог сказать, а только счастливо улыбался: он первый доставил радостную новость!

Царевич велел отнести посланца в горницу, уложить на скамью, чтобы выспался. А к народу царевич обратился с увещеваниями:

— Разойдитесь и займитесь делом, пока Бахметев не отоспится. Я знаю: Бог наказал Бориса!

Народ в ответ закричал:

— Многая лета царю Димитрию!

— Многая лета!

— Да спасёт тебя Бог!

— Кормилец наш!

Только расходиться никто не хотел. С такой новостью человеку наедине не совладать. С ума можно сойти.

Безо всякого зова к воеводскому дому, к крыльцу царевича, тут же сбежались путивльские военачальники. Всех радовало услышанное, однако не всё ещё верили.

Осторожнее прочих держал себя гетман Дворжицкий.

— Нет ли здесь хитрости, государь? — спросил гетман многозначительно.

Тогда и другие военачальники в горнице начали прикидывать, что бы всё это могло значить. Борис Годунов ещё вовсе не старый человек, телом крепок, да и немцы-лекари при нём денно и нощно, умереть так просто не дадут. Потому что ни о какой царской болезни, которая бы держала Бориса в постели, в последнее время никто не слыхал.

— Это хорошо! — кричали одни.

— Всё в Божиих руках! — отвечали другие.

— Немые заговорят, слепые прозреют — если Бог захочет!

Толковали-рядили, а между тем Бахметев пришёл в себя.

О смерти Бориса ничего нового он не добавил, но сообщил, что к войску под Кромами едет боярин Басманов, чтобы привести воинов к присяге молодому царю — Фёдору Борисовичу Годунову. С Басмановым едет также митрополит новгородский Исидор. И вообще всё войско под Кромами отныне должно перейти под руку Басманову. Так повелел новый царь и состоящая при нём, как при несовершеннолетнем, его мать, вдова Бориса Марья Григорьевна.

— Дочь Малюты! — припомнил воевода Рубец. — Не быть этому никогда!

— Не быть! — сказали многие в горнице. — Нет.

— Не допустим!

— Принести присягу Борисову сыну многие в войске не согласятся! — уверенно продолжал Бахметев. — Теперь многие там понимают, что законный наш царь — Димитрий Иванович!

В горнице с этим утверждением согласились все.

— Многая лета Димитрию Ивановичу! — первый закричал Рубец.

— Многая лета!

— Многая лета!

А царевич сказал:

— Сейчас объявим это народу. И все отправимся в церковь. Будем молиться перед Курской иконой Божией Матери! Я ведь говорил: Божия Матерь — моя заступница!

После службы в церкви царевич приказал гетману Дворжицкому готовиться к выступлению в поход — под Кромы.

— Возьмите с собою пять сотен казаков, пятьсот польских воинов и тысячу московских людей, — повелел он. — Вместе с вами едут ротмистры Запорский, Борша и атаман Коринец. Всё.

Никогда ещё в своей жизни не торопился так в дороге боярин Басманов, как в эти весенние дни, наполненные блеском талой воды. Русская земля лежала в разливах бесчисленных рек, иногда неприметных под снегом, но вдруг, по зову природы, разлившихся по всей округе.

Басманов хотел бежать от самого себя. В Москве ему становилось страшно.

В Москве перед глазами мельтешило лицо царя Бориса, положенного в гроб под именем Боголепа, — перед смертью царь успел принять монашескую схиму и новое имя. Кожа на лице покойного отливала сплошной чернотою. Из-под неплотно прикрытых синих век, казалось, за всем происходящим следят внимательные глаза. Царь вроде бы сожалел, что не успел чего-то совершить. Смерть застала его на пути к какому-то важному решению. (И тогда впервые в голове у Басманова возник вопрос: а что, если покойного действительно отравили? Кто затеял в таком случае губительную игру, в которую вовлечено пол-России? Об отравлении говорили немцы лекари. Их тут же взяли под стражу по велению нового царя).

Князя Катырева-Ростовского, приличия ради ещё указом покойного государя названного первым воеводою в главном войске, Басманов оставил в Калуге.

Вместе с митрополитом новгородским Исидором князю надлежит принимать присягу новому царю. Там стоят свежесобранные войска, о которых царём Борисом говорено как о новой своей надежде. Правда, в таких поступках князя Катырева-Ростовского и митрополита Исидора замечалось уже первое ослушание царской воли: велено ведь им во весь дух устремиться к Кромам. Но князь Катырев-Ростовский слишком высоко себя ставит, чтобы задумываться над указами мальчишки, чью голову второпях украсили царскою короною. Она ему, дескать, не принадлежит.

Невдалеке от Кром, на почти сухом уже и ровном возвышенном месте, откуда открывался вид на несколько лагерей, в которых стояло сейчас в бездействии царское войско, Басманов выхватил из рук ямщика ярко-красные вожжи. Кони, почуяв крепкую чужую руку, взвились как змеи. Гривы заметались по ветру.

— Но! Но! — всё же подбадривал лошадей воевода, привстав на затёкших было ногах.

Ему хотелось поскорей насладиться видением удивлённых лиц князей Мстиславского и Шуйского, когда им будут показаны грамоты молодого царя. Собственно, подписал их ещё его отец Борис, а теперь пришлось перебелить слово в слово.

Первыми на пути попались пёстрые красивые палатки чужеземного воинства. Чужеземцы предупреждены о прибытии нового главного воеводы.

Басманова чужеземцы встречали барабанным боем и трубной музыкой. Все они были чисто да исправно одеты, стояли ровными послушными рядами.

Среди чужеземцев Басманов без труда признал француза Якова Маржерета, назвал его по имени.

Маржерет поклонился с большим старанием. Упругие перья на бархатной шапочке взметнулись, закачались и приняли прежнее положение.

— Не взяли ещё? — с лёгкой издёвкой поинтересовался Басманов, не адресуя, впрочем, издёвку Маржерету. Он указал при этом на заметную возвышенность вдали, окружённую сейчас весенними водами.

Над возвышенностью курилось множество весёлых дымков. Под такими дымками обычно готовится пища. Там отчётливо виднелись валы. А больше никаких построек при валах и за валами различить было нельзя.

Капитан Маржерет добродушно улыбнулся. Смекнул, что новый воевода его ни в чём дурном не заподозрил.

— Нет, — сказал Маржерет. — И не могли взять.

Они поняли друг друга с полуслова. Как воин воина.

— А где находятся сейчас князья Мстиславский и Шуйский? — спросил Басманов, хотя отчётливо видел несущихся навстречу конников, оплошавших при выборе момента встречи.

И тут Басманов услышал такое, по поводу чего ему стоило не то удивляться, не то выражать возмущение.

— Уехали ночью, — сказал Маржерет.

— Ага, — просто так ещё отвечал Басманов, чтобы ввести француза в недоумение: то ли он, Басманов, знал о том, да запамятовал, то ли так и положено было поступать князьям.