Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Путники на острове опасались, не выдадут ли их ржанием собственные кони. Они закрывали чуткие конские морды шапками и полами жупанов, руками гладили животным головы, глаза. И вдруг напряжение горячих конских тел увяло само собою. Животные принялись щипать траву. И тогда только люди окончательно поняли: нет уже на берегу прежнего гула. Гул застрял у них в ушах.

— Уже всё? — снова спросил, не поверив в новое спасение, Коринец.

Ворона отвечал ещё без особой уверенности:

— Это только крыло всего войска, если не крылышко. Где бы татары ни проходили, войско их уподобляется рыбацкой сети. Рассыпаются так, что ни одной человеческой души не упустят. И так до Киева доходят, до Москвы. Лет тридцать назад Москву дотла выжгли... Нам следует ещё выждать.

К вечеру пыль рассеялась, небо очистилось. Но зелень на острове — да и в степи вокруг, очевидно — посерела надолго.

Неподалёку за курганом, на котором дотлевали казацкие бочки с дёгтем, откуда над степью расстилался чадный дым, путники набрели на хутор — не ошибался Ворона. Но что это было за зрелище!

Человеческое жилище некогда возвели на берегу небольшого пруда. Его обрамлял молодой вишнёвый сад, а сад сторожили ряды высоких тополей. Утоптанный двор окружали хлевы и коморы. В хлевах, вероятно, содержалось много скота. Теперь же об этом можно было только догадываться.

Огонь уничтожил и хату, и все постройки. Везде дотлевали чёрные головешки.

Человеческих трупов видно не было, — наверное, люди успели скрыться за речку. Лошадей то ли увели с собою, то ли животные достались татарам. А вот домашняя скотина была полностью изрублена. Неподалёку от сгоревшей хаты вздымалось несколько коровьих туш, облепленных синими грозными мухами. Бычья голова, с огромными рогами, отделённая от туловища страшной силы ударом, валялась в куче юлы, саженях в трёх от туловища. Особенно, знать, неистовствовали враги над тушами свиней. Этих животных они превратили в кровавое месиво.

Коринец не знал, что делать.

Но Ворона не растерялся. Он быстро сообразил, где на хуторе хранили зерно.

Одним словом, к вечеру путники почувствовали себя вовсе не беглецами, а настоящими казаками, какими были ещё неделю назад, в волынских лесах. Они снова были сыты. От Сечи, уверял Ворона, их отделял небольшой переход.

Опьяневший от пищи, без водки, Ворона вспомнил песню, которую любил напевать Яремака. Ворона затянул её неспособным на пение низким голосом, зашипел от злости и бессилия, ударил лезвием сабли продымлённую землю:

— Умру, а побратима вызволю!

Над степью опускалась звёздная ночь. Она делала мир загадочным. По крупным, разбухшим звёздам опытные люди легко догадываются, что будет с человеком. Надо только уметь всё это читать.

Коринец долго лежал с раскрытыми глазами, молчал. А затем по-своему поддержал Ворону:

— Вызволим Яремаку, точно... Андрея Валигуру потеряли, так этого надо спасать... Вот только где увидим человека, который всех нас наставит на правильный путь? Чтобы не били нас татары как им вздумается... Чтобы в крепкий кулак всех... Эх, хоть бы одним глазом посмотреть когда на Москву... Ведь мои предки оттуда! Этого никогда не забуду!

Они остановились в Крещатой долине. Удалённый низкий берег Днепра окутывал призакатный розовый туман.

— Благодать, — закрыл глаза отец Варлаам, как только рука его устала креститься в сторону церквей, что в Верхнем городе. Оттуда разливался колокольный звон. Отец Варлаам любил лежать кверху брюхом — у него это получалось само собою. — Очень жаль, — добавил он со вздохом, — что и сегодня не попадём в монастырь.

— Так и быть. Завтра, — сказал обречённо инок Мисаил.

И только отец Григорий загадочно промолчал.

Мисаил засуетился возле костерка, разведённого в одно мгновение. Вода закипела тотчас. И надо было лишь терпеливо выждать, когда упреет уха. Готовил он её уже не по зову плоти, но по прихоти гордого ума.

— Сейчас, сейчас, — приговаривал Мисаил, обращаясь неведомо к кому.

Наваристого линя, с зелёной спиною и золотистыми боками при белом чреве, величиною с поросёнка, получили в подарок от рыбаков, неподалёку от Святой Софии. Добродушно посмеиваясь, рыбаки просили помолиться за грешные души. Сами рыбаки, конечно, торопились в мерзкий шинок. Шинков на киевских холмах не меньше, чем кабаков над московскими оврагами.

— Сейчас, сейчас. А монастырь — завтра...

Своими движениями Мисаил напоминал теперь жирного кота, который пресытился мышами. А если и занимается он каким-то там квёлым мышонком — это уж ради праздного баловства.

Отец Григорий напяливал на себя казацкий жупан. Синее сукно трижды обернул красным поясом. Начал примерять казацкую шапку. Всё это, хвастал, добыто в шинке по смехотворной цене. Лицо его только что было начисто отмыто в ручье, стекающем в Днепр, и когда он, в последний раз одёрнув жупан и поправив шапку, повернулся лицом к костру, то в красноватом свете показался товарищам совершенно незнакомым человеком, спустившимся с киевских высот, на которых цветут вишни, а над вишнями гудут майские жуки.

Его спутников взяла оторопь. Они долго молчали.

— Вот это да! — наконец выдохнул восхищение Мисаил. — Настоящий казак!

Бедняга сунул за голенище ложку, только что вытащенную из котла. Конечно, горячие капли линьего жира причинили ему неприятность, однако он лишь покривил лицо и топнул сапогом.

Отец Варлаам шевельнул губами, глядя на казацкое подобие прищуренным глазом:

— Жаль, в монастырь не попадём сегодня! Хоть бы титра с утра!

Больше ничего не было сказано.

Отец Григорий сделал постное лицо. Опустил глаза и произнёс виновато:

— Последний раз... А завтра утром, — конечно, в монастырь. Но прежде я должен всё вызнать. Не зная броду — не суйся в воду. А где выведаешь, как не в кабаке? То есть не в шинке? Дак не в чернецкой же рясе...

После этого тоже ничего ему не ответили, ни о чём не спросили. Он ещё раз извинился, как бы предчувствуя упрёки по причине своего ухода:

— Ничего, что деньги на храм собираем... На Божие дело всё равно... Сказано бо в Писании: храм в душе нашей... Вы же мне верите? Говорите!

С этими словами, ничего не дождавшись в ответ, да и не требуя его, отец Григорий уже поднимался по склону Крещатой долины. Ловко, одними пальцами рук, касался он верхушек ореховых кустов.

— Я ненадолго!

В ответ защёлкал соловей.

Отец Варлаам перекрестил уходящего вдогонку вялой рукою, проследил глазом за красным поясом и свалился на мягкую пахучую траву.

В долине перехожие люди варили себе на кострах еду. С поля возвращались монастырские пахари, гнали усталых круторогих волов, заговаривали с перехожими.