Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Князю Константину оставалось горько улыбнуться.

— Гордыня обуяла человека, пан отец, как говорят московиты, — отвечал князь Константин. — Подобные опасения, какие мучат вас, заставили меня искать встречи с вами. Я же лично не могу даже получить у царя аудиенции. Не могу поведать ему, как необходимо сейчас срочно принять военные решения, поскольку хан крымский медлить не станет. О стриженом тулупе говорит вся степь. Нельзя продолжать эти бесконечные пиршества.

— Тише! Тише! Ради Бога — тише! — замахал руками пан Мнишек, оглядываясь на пана Пеха. — Только этого сейчас не говорите его величеству!

— А что?

— Да хуже будет! Я его сам сейчас не узнаю. Не всегда узнаю.

После долгих сетований, недоумений, споров остановились на одном: придётся дожидаться Андрея Валигуры.

Пан Мнишек, пожалуй, уходил ещё в большем замешательстве, нежели явился сюда.

А князь Константин в тот же день, почти сразу после отбытия пана Мнишека, обошёл подворье, где получил постой, да и не только его, но и соседние строения, и примыкающие улицы. Он оценивал всё глазами военного человека, которому, быть может, придётся пробиваться со своими людьми к Кремлю, на помощь шурину и тестю.

Пан Пех ходил за ним и всё выслушивал.

Казаки и гусары ничего опасного не подозревали. Выезжали коней, упражнялись в рубке лозы.

Басманов с нетерпением ждал возвращения в Москву Андрея Валигуры.

Свои надежды боярин возлагал теперь только на молодого царского дружка. Потому что чувствовал опасность, а воздействовать на царя не мог. И томился тем.

А царь обнадёживал его невольно.

— Видишь, Пётр Фёдорович, — показывал он недавно разорванный по живому свиток, — вот его послание. Крепко болел, сказано. Извинения просит за своё отсутствие на свадьбе. Обещает вскорости явиться.

Видно было: царь и сам соскучился по своему любимцу.

Понимание этого, правда, несколько по-иному начинало томить Басманова. И делалось муторно на сердце: угораздило остаться главным стражем для царя. Вроде начальника Сыскного приказа. Вроде покойного ныне Семёна Годунова, каковым тот был при своём родственнике, царе Борисе. А не лучше ли было бы собирать войско в Ельце, готовить рати в поход против турка? Дожидаться верной славы. Потому что турка наверняка удастся побить. Сколько пушек изготовлено. Сколько пищалей, аркебузов. Теперь только на выучку подналечь. Казаков поднять. И на Дону, и на Днепре. Князья Вишневецкие пособят. Князь Константин обещает... А слава падёт на того, кто подготовил воинскую силу, от самого начала. Не прогадал Андрей Валигура. Быть ему теперь князем Великогорским, не иначе. А здесь... Впрочем, что говорить: друг тебе царь, полюбился ты ему, а решает он дела так, как ему вздумается...

Правда, небольшое облегчение Басманов ощутил на себе во дворце у царицы Марины, которая давала пир для московских бояр.

Бояре входили в царицыны покои с надутыми, важными лицами, с недовольным выражением глаз. Словно бы с неохотой. Но бояре незаметно преображались уже при одном виде очаровательной юной хозяйки.

Царица была одета в роскошный московский сарафан рытого алого бархата, очень скромно, но со вкусом украшенный драгоценными камнями, и в белую сорочку с удивительно узкими рукавами, которые подчёркивали лёгкость и хрупкость её нежных рук. Она бегло говорила по-русски, и, если бы не какое-то шипение в её выговоре, свойственное её родной польской речи, не догадаться бы, что перед тобою не молодая московская боярыня, выросшая в высоком терему у строгого своего батюшки, знавшая лишь дорогу в Божий храм, под присмотром сенных девушек, братьев, отца и множества холопов. Надо сказать, новая царица поражала своей приветливостью, простотою в обращении, что нисколько, однако, не умаляло в ней чувства понимания своего нынешнего величия.

Это-то видение и преображало московских бояр. Московские бояре, как очень быстро уловил Басманов, с каким-то оценивающим выражением глаз начинали смотреть на своих жён. Словно сравнивали их с этой юной женщиной, о которой уже шла молва как о католичке, — её-де надо было крестить в православную веру.

А боярские жёны, подавив в себе невольно предвзятое мнение касательно новой царицы, с каким они вошли в хоромы, вдруг начинали ловить себя на том, что они уже подражают хозяйке-царице. Она же, получалось, неспроста говорила, что ещё в отцовском самборском замке частенько исполняла роль хозяйки, поскольку мачеха её в последнее время постоянно и тяжело болеет. И даже это сухое и корявое слово «мачеха», полагал Басманов, звучало в её устах весьма приемлемо, если даже не приятно. Московские боярыни начинали даже говорить с теми же интонациями в голосе, с какими говорила царица, и порою начинали издавать лёгкое шипение в таких обычных русских словах, в которых ничего подобного не отмечалось сроду.

То и дело слышалось:

— А вот мы, матушка-царица, дак и вовсе никуда не ездим!

— Да! Да!

— Окромя как в вотчины!

— Иногда!

Кричали, как будто царица уверяла их в обратном.

Басманов диву давался по причине всего этого, а ещё радовался. Даст Бог, надеялся, стерпится — слюбится. Ласковый телёнок двух маток сосёт.

Басманов посматривал на царского тестя, старался и ему внушить хотя бы подобие спокойствия, потому что старик примечал исключительно всё косые взгляды, брошенные на приезжих гостей. А ещё к старику приходило много людей с предупреждениями, да все предупреждения звучали одинаково: ой, что-то в городе затевается! Ой, пусть царь будет начеку. Пусть не доверяет так бездумно своим боярам! Говорили о том немцы, по-дружески. И купцы немецкие. А ещё упорнее — наёмные воины. А потому, в присутствии Басманова, да и по наущению его, старик начал было толковать об этом царю, а в ответ услышал:

— Отец! Не говорите мне, умоляю, о таких пустяках! Ведь меня вы знаете. Я на войне никого не боялся, ни от кого не прятался. Так стану ли запираться в Кремле от своих подданных, которые со слезами на глазах умоляли меня взять отцовскую корону? Подумайте!

Пан Мнишек топтался на месте, не зная, что возразить. И на том разговор этот кончился.

И вот сейчас, на пиру, старик торчит перед царственной четою, словно слуга какой. Не налюбоваться ему дочерью. Не наглядеться. А взгляд — тревожен. Будто предчувствие лиха.

Что касается царя — царь смотрел на юную супругу влюблёнными глазами, и только на неё. Но о гостях не забывал ни на мгновение. Бояре вроде бы в гостях у царицы, да царь — он везде царь. Он провозглашал тосты. Он отдавал всяческие приказания: что подавать, кому что делать.

В царицыном дворце без устали играли привезённые из Польши музыканты. Они исполняли различные опусы, часто посматривая на бумагу с нотными значками. Бумагу перед ними держали малые пахолята в ярких одеждах. Иногда же бумаги с нотными знаками помещались на треножниках.