Станислав Венгловский - Лжедмитрий

— Шуйский!

— Шуйский!

Эти слова прошелестели в толпе как предзнаменование чего-то ужасного. Уже всем было ведомо, что в присутствии князя Василия Ивановича Шуйского казни совершаются куда в больших размерах. Очень часто он сам определяет, сколько людей из какой толпы следует вывести для порки, а сколько — для казни.

Андрею почему-то вдруг подумалось, что сегодня ему не миновать страшной участи. Ему стало жарко.

Нет, он не боялся смерти. От судьбы не уйти. Однако ему хотелось помочь царевичу, который находился сейчас в Путивле, не в Рыльске, как предполагалось раньше, — о том уже знал наверняка. И Андрей вдруг громко произнёс по-латыни:

— Flet victus! [37] Побеждённый плачет! (лат.).

Человек на коне встрепенулся и посмотрел на него вопросительно. По-видимому, он подумал, что это просто послышалось. Не мог же говорить по-латыни пленник, одетый в крестьянскую одежду, обутый в лыковые лапти?

Андрей продолжил по-немецки:

— Nicht wahr, Herr Hauptmann? [38] Не правда ли, господин капитан? (нем.).

Всадник дёрнул поводья и нахмурил брови. Он долго и внимательно рассматривал пленника. И вдруг улыбнулся. Он узнал Андрея и произнёс всего одно лишь слово, да и то не вполне определённо — то ли вопросительно, то ли утвердительно:

— Podolien... [39] Подолия... (нем.). — и отвернулся. Вроде бы для того, чтобы подать необходимую команду.

— О чём ты с ним говорил? — спросил Андрея Петро, с удивлением наблюдавший за всем этим. — Кто такой?

— Капитан Яков Маржерет, — отвечал побратиму Андрей. — Я о нём рассказывал.

Приезд князя Василия Ивановича Шуйского возымел своё действие тут же. Площадь мгновенно взъярилась. Ударил большой войсковой барабан. Заметались всадники. Ещё громче закричали бабы. Зашумело воронье. Откуда-то повалил клубами чёрный дым.

— Господи, помилуй нас! — повисли над площадью молитвы.

А через непродолжительное время Андрей поверил: вот оно, то, чего он так опасался. Перед толпою мужиков, в которой он стоял, ходили рослые немецкие вояки и крепкими волосатыми руками выдёргивали из неё людей, руководствуясь собственными соображениями: то ли каждого десятого, то ли каждого двадцатого. Выхваченные в большинстве своём не сопротивлялись, не упирались, не пытались спрятаться, увильнуть от судьбы, от виселицы. Они присоединялись к таким же обречённым, среди которых многие молились, а некоторые, не в силах справиться с непроизвольным подёргиванием плеч, спины, опускали головы. Некоторые тщетно старались о чём-то рас сказать своим новым товарищам по последнему несчастью. Их уже никто не слушал.

— Господи! Помилуй нас! Господи! Помилуй нас!

Рыжий немец неожиданно быстро приблизился к Андрею, и Андрей тут же понял, что немец ещё издали бросал взгляды именно на него, что в голове у немца уже созрело решение, кого следует выдернуть из толпы. Андрей, помимо своей воли, втягивал голову в плечи, стараясь сделаться меньше ростом. В конце концов он так и не понял, как это произошло, да только немец уже тащил его за рукав.

— Коmm, komm! [40] Иди, иди! (нем.). — повторял немец осипшим от мороза и напряжения голосом, вдруг почувствовав каменную неподвижность жертвы.

— Брат! — прошептал бессильно Петро Коринец. — Брат! Как же это... Что делать? Прощай...

Андрею стало стыдно от своей явной трусости. Боясь обнаружить её перед Петром, он сдавил побратиму руку и сделал решительный шаг вперёд.

— Прощай, брат!

Но в то же мгновение откуда-то с высоты на них свалился резкий гортанный голос:

— Nicht diesen! Weiter! [41] Не этого! Дальше! (нем.).

Сказано было по-немецки. Голос принадлежал капитану Якову Маржерету.

Андрею стало совсем невозможно дышать. Стыд одолел его окончательно. Вместо него пошёл на виселицу кто-то иной... Какой-то несчастный... Однако Андрей твёрдо понял, что спасён. Что спасение на этот раз даровано и Петру.

Уже в каком-то тумане следил Андрей за тем, что творится на площади. Происходящее его мало касалось. Кого-то секли, кого-то вешали.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Он оживился лишь тогда, когда толпа, в которой он находился по-прежнему, была прижата к деревянному помосту и он увидел прямо перед глазами сверкающие сапоги.

— Живее вешайте, бездельники! Живее!

Андрей поднял глаза — сапоги принадлежали князю Василию Ивановичу Шуйскому.

— Живее, бездельники!

Андрей наконец понял, что тревога, охватившая его при первых известиях о прибытии этого человека в войско Мстиславского, не случайна. С высоты помоста князь сверкал чёрными немигающими глазами. У Андрея прошёл по коже мороз от одного только предположения, что этот князь может узнать, догадаться, кто же перед ним в самом деле, узнать о связях его, Андрея, с царевичем Димитрием. А потому Андрей старался не встречаться взглядом со взглядом Шуйского.

Казни продолжались уже который день.

Однако количество пленных в сарае, как и во всех соседствующих уцелевших строениях, нисколько не уменьшалось.

Правда, в большинстве своём, то были не те люди, с которыми судьба свела Андрея и Петра в первый день пребывания в неволе. Эти люди не задумывались уже о своей участи. Они надеялись, что их минует лихо. Но сегодняшний день поверг их в уныние. Сегодня повезло, а что будет завтра? Послезавтра? Сколько времени будет всё это продолжаться? Когда натешатся победители? Неужели так могуч князь Шуйский? Много ли таких полководцев у Бориса Годунова, как Шуйский, как Басманов?

Неизвестность пугала.

Томило бездействие.

А силы уходили. Кормить своих пленников победители не собирались. Пленные жили тем, что приносили им родственники. А так как родственники и знакомые имелись почти у половины несчастных, то при них кормились и прочие их товарищи, у кого не было поблизости никаких родственников, о чьей судьбе никто и не ведал. На подаяние жили сейчас и Андрей с Петром.

После сегодняшней беды Андрей сказал Петру:

— Ночи сейчас тёмные. Хуже не будет...

— Как? — одними губами спросил загоревшийся Петро. Спасительные замыслы ещё только бродили в голове Андрея.

— На рассвете попросимся до ветру... А подаваться будем к Рыльску...

— Так они и выпустят...

— Сегодня сторожат старички... Им на рассвете спится...

Мало было надежды на успех. Но надеяться всё же лучше, нежели ничего не делать.

Однако получилось иначе.

Едва на землю упали сумерки, как возле костра, при котором грелись стражи, появились неизвестные всадники. В синих сумерках хорошо различались белые кони; дверь в сарай была приоткрыта, поэтому Андрей, наблюдая сегодня за всем очень внимательно, как никогда залюбовался чужими конями. Всадники не спешивались, а тихо заговорили о чём-то со стражей. И через минуту стражник-старик неуверенно приблизился к полураскрытой двери и спросил так же неуверенно: