Юрий Слепухин - Государева крестница

— Да нет, говорят, в милости пребывал.

— Царская милость, она, знаешь... больно уж переменчива. На пиру-то в Грановитой, как войско вернулось из Литвы, Курбского не было... Не позвали, мыслишь, аль сам не пришёл?

— Сам не прийти не мог...

— Вот то-то.

— Ладно, не хочу я про него, — сказал Андрей, — изменил так изменил, ему перед Богом ответ держать.

— И то. Сказано: не судите, да не судимы будете. Нам в этих делах не разобраться...

За спиной у Андрея лязгнула дверная щеколда, скрипнули петли, опахнуло прохладным — из сеней — воздухом.

— Тятенька, обе-е-едать, — звонко пропел голос, который так часто звучал в его ушах последние две недели. Он быстро обернулся, она ахнула и вскинула ладошку к губам, заливаясь нежным румянцем. — Ой, Господи...

Андрей, тоже чувствуя, что щекам становится жарко, поклонился в пояс, коснувшись пальцами половицы:

— Здравствуй, Настасья Никитишна, прости, коли напугал.

— Да нет... чего пугаться-то, — шепнула она одним дыханием. — Здрав и ты будь, Андрей... Романович...

— Срамишь меня, Настёна, — сказал Фрязин, — гость в дому, а ты вламываешься, будто со своими девками в салки играешь.

— А мне не довели, — она покраснела ещё пуще, — думала, один ты...

— Такая вот у меня, Андрей Романович, дщерь невежа, учишь её, учишь, а всё без толку. Ну то пошли за стол... глянь там, Настя, чтоб рушник при рукомойнике был чистый...

Фрязины обедали по-простому: за столом кроме хозяина с дочкой было ещё четверо — мамка или ключница, которую Андрей видел уже в прошлый раз, и ещё трое — приказчики, то ли старшие работники. День был постный, стряпуха принесла в деревянном корытце холодного налима отварного, блюдо квашеной капусты. Мужчины выпили по чарке, закусили круто посоленным хлебом. После налима подали обжигающую уху, прямо из печи, да ещё щедро сдобренную чесноком и красным перцем. Андрей сидел справа от хозяина, первым за длинной стороной стола, слева — напротив него — то же место занимала Настя, сидела не поднимая глаз от тарелки. Разговоров за столом не было, обменивались только редкими словами — просьбами передать солонку, уксус. После ухи ели карасей, пряженных в сметане (пост, видно, соблюдался у Фрязиных не слишком сурово), потом подали грушевый взвар. Когда вставали из-за стола, в горницу заглянул дворник, сказал, что пришёл кузнец и спрашивает хозяина. Фрязин вышел, ушли и остальные обедавшие, Настя с Онуфревной стали собирать посуду.

— Отнеси сама, мамушка, — сказала Настя замирающим голосом, — чтой-то мне худо...

— Да Господь с тобой, — старуха перепугалась, — уж не расхворалась ли!

— Нет... с чего хворать, так чего-то... вроде в жар бросает. Мне бы клюквенного морсу с ледника — страсть хочется, ты бы сходила принесла?

Старуха поспешно заковыляла к двери, Андрей в нерешительности стоял у стола, не зная, выйти тоже или дожидаться хозяина здесь.

— Я... пойду, наверное, — сказал он, — тебе, вишь, неможется, так уж не до гостей...

— Что ты! — отозвалась она с неожиданной живостью. — Сиди, коли пришёл. А я думала...

— Что думала, Настасья Никитишна? — спросил он, не дождавшись продолжения.

— Думала, не придёшь больше, — шепнула она, не поднимая глаз и водя пальцем по узорам синей камчатной скатерти. — Думала, скушно тебе со мной, Андрей... Романович.

— Где ж скушно-то. — Он рассмеялся. — Не до скуки тут, коли чуть голову не прошибли!

— А и ехал бы тогда своей дорогой, может, и без тебя Зорьку б словили. Я, што ль, просила тебя под колёса кидаться! Небось ни одной девицы на улице не пропускаешь?

— Да где мне, — сказал Андрей. — Я, Настасья Никитишна, с девицами... необходительный.

— Что так? — спросила она лукаво, коротко взмахнув ресницами.

— А некогда было... обходительности учиться. Я ведь больше уж десяти лет в походах всё да в походах. Да, двенадцать лет — с Казани.

— Страшно, поди, на войне-то?

— Да обыкновенно. — Он пожал плечами. — Бывает и страшно, не без того. А куда денешься!

В казанском походе я новиком был, мальчишкой ещё совсем... Там, на первый приступ когда шли, там... страшно было. По сей день помнится. Да и теперь... вот Полоцк брали тою зимой... тоже лютое было дело. Или когда громили Ливонию, тому шесть лет... не приведи Господь увидеть, что там делалось. Татарву на них напустили, Шигалеевых сыроядцев, так уж они себя показали...

— А теперь никуда тебя не ушлют? — В голосе Насти послышалось беспокойство, и это было ему отрадно.

— Кто ж его знает. — Он улыбнулся. — Вроде пока замирились... конечно, надолго ли? Послы вот приехали, значит, договориться хотят. А там как Бог даст. Ты что же, вовсе со двора боле не выезжаешь?

— Ой, что ты, тятя не велит. А знаешь, тебе коли случится быть неподалёку в погожий день... а то ведь, глядишь, и дожди скоро начнутся... ты как-нибудь с той стороны подъезжай, где сад. У меня там качели, а тын невысокий — твоему коню как раз будет по холку... Повидаться можно... поговорить. А то сиди тут одна, будто в темнице! Нет, правда... чего смеёшься? К подружкам и то не выйти...

К Воздвижению муровальные работы в тайных государевых покоях были завершены. Столяры навесили двери и крышку подземной ляды, Никита поставил запоры и потайные тяги, коими их отпирать. Осталось приладить замки — чтобы нельзя было открыть, даже если кто невзначай и обнаружит отпорный рычаг. Иоанн, осмотрев всё, остался, по обыкновению, доволен.

— С замками надо решить, государь, — сказал Никита. — Две двери здесь, да третья на выходе. Как делать прикажешь — три разных ключа аль один на все три?

— Мыслю, три разных лучше?

— Вот не знаю. Оно вроде надёжнее, да только...

— Ну, говори!

— К каждому ключу должен быть запасной, и те оба надо иметь при себе, на случай если один обронишь да утеряешь. Выходит, шесть ключей, а ну как в спешке да в темноте с ними разбираться — какой куда? Так что, может, сделаем так, чтобы единым ключом любую дверь отомкнуть...

Государь подумал:

— Верно говоришь. Делай единый на все, только запасных чтоб два было, не един. Мало ли...

— Тогда, государь, погляди вот этот. — Никита достал из сумы бережно завёрнутый в промасленную кожу врезной замок с торчащим ключом. — Сделал на пробу, понравится — ещё два сработаю.

Иоанн пощёлкал ключом, вынул из скважины и осмотрел бородку, хитроумно прорезанную сквозными пазами.

— Изрядно, изрядно… Одно скажу, Никита, — больно уж велик да тяжёл ключ-то. Поменьше нельзя сделать?

— Поменьше... — Никита почесал в затылке. — Оно бы и можно... да бородку, вишь, трогать бы не хотелось — тогда всё внутри перелаживать придётся, а там чем дробнее, тем сумнительнее, как ни хитри. А можно что сделать, государь, — стебель укоротить, кольцо вовсе убрать, стебель же распилю вот тут да на вертлюжец поставлю... Тогда, вишь, откинул его на сторону — вот эдак — и поворачивай. Он и короче станет, и легше.