Юрий Слепухин - Государева крестница

— А дело у меня тайное, — продолжал Иоанн, помолчав недолго, — тебе же, Никита, верю, как самому себе, потому и пришёл сюда скрытно. Про подземелье под кремлём ведаешь ли?

— Слыхал, великий государь, — отозвался Фрязин. — Самому видать не приходилось, но слыхал, будто есть такое.

— То-то и оно, «слыхал». И ты слыхал, и другие слыхали. А может, и побывали уже! Тем подземельем можно пройти от Середней палаты к Свибловой башне и к Боравинской, оттоль же выбраться в Занеглименье. Вход в подземелье — из моего тайного покоя, устроен давно, ещё Алевизом. За столько-то времени как было про него не дознаться? Чует сердце — дознались, аспиды, про всё дознались! Посему, Никита, велю я тот старый вход замуровать али того лучше — сделать за ним ловушку, колодец с железными рожнами: не зная, ступишь, ан люк под тобою и провалился. И аминь! А новый вход сделать там же, только поодаль, и дверь штоб была тайная же, невидная. Придумаешь там, как её сокрыть...

Сотника Лобанова прошибло холодным потом. Фрязин, выходит, не предупредил царя, что рядом посторонний? Теперь одна надежда, что не вспомнит или побоится сознаться в оплошности...

— Да ты слушаешь ли? Чего в лице-то изменился, аль худо тебе?

— Прости, великий государь, слушаю, как не слушать. Лихоманка нынче прихватила, — должно, простыл маленько... А дверь тайную — это можно, и тягу вывести на сторону, неприметно. Потянешь, она и отворится...

Никиту и впрямь начинало уже трясти как в лихоманке, мало что зубами не стучал. Ну как проснётся этот бес за стенкой, заворочается, закашляет? Обоим тогда конец: одному — что подслушивал, а другому — что дал подслушать, укрыл вора в своём дому, утаил от великого государя...

Государь меж тем продолжал увлечённо говорить о задуманном им тайном выходе из своих покоев к подземелью.

— Понеже изменою окружён паче прежнего, не могу жить безопасно даже среди своих ближних, — говорил он, сам распаляясь от своих слов. — Я ли Курбского не ласкал, не осыпал милостями? А Черкасские? А Вишневецкий? Да эти-то воры — ладно, они не таясь съехали к Жигимонту, открытый враг не столь опасен, как потаённый... Курбский, ехидна злоязычная... письмо ещё мне имел наглость написать — из-за рубежа лается, исчадие сатаны, словно пёс из подворотни! Так про него мне хоть ведомо, чего ждать можно. А остальные изменники — тут, на Москве, не в Вильне, а? Их как распознаю? Мало ли гистория повествует о цареубийцах, кои до последнего часа таились под личиной покорности. Когда древле преславного кесаря Иулия злодеи поразили кинжалами в сенате римском, не он ли воскликнул в горести: «И ты, Брутус!» — понеже сей был его любимцем и, сказывают, через кесаря даже усыновлён... Кому поверю, кого смогу без опаски прижать к сердцу? Сильвестра, попа, почитал яко отца родного, Адашева Алёшку мнил другом! Испить подай, Никита.

— Квасу дозволь, великий государь?

— И то...

Никита нетвёрдой рукой нацедил ковшик. Испив, царь заговорил снова:

— Иной раз мыслю — не придётся ли ещё в чужих краях, у иноземного какого государя, убежища искать, защиты от боярской измены. Того дня и задумал тайный ход учинить, мало ли! Одному тебе верю, мастер... — С этими словами Иоанн встал и накинул на голову глубокий, скрывающий пол-лица куколь. — Ладно, пойду я. Главное знаешь, о прочем потолкуем на месте. Лекаря не прислать ли?

— Благодарствую, великий государь, не надо, бабка травами отпоит, ей не впервой...

— Полегшает — приходи тогда, Елисея спросишь, он тебя проведёт. Ежели кто иной пытать станет, пошто пришёл, скажешь обычное — зван-де замки ладить...

Никита с шандалом в руке пошёл впереди, царь спустился следом. Четверо приезжавших с Иоанном стражников ждали на дворе за закрытыми воротами, не спешиваясь. Все, как и царь, одетые чернецами, на вороных конях, они едва угадывались в неверном свете бегущей сквозь редкие облака луны. Оставив свечу за порогом, Фрязин проводил царя через двор, хотел подержать стремя, но его опередили.

— Отворяй, Онисим, — кликнул он негромко.

Створка ворот приоткрылась без скрипа, и пятерых вершников поглотила тьма — только глухо постукивали копыта, да псы продолжали заливаться лаем им вслед, от двора ко двору. Как и не было ничего, будто приснилось...

Снова поднявшись наверх, Фрязин постоял у двери в камору, напряжённо прислушиваясь. Прислушивался и Андрей, сразу насторожившись, когда осторожные шаги стихли за дверью. На миг помыслилось даже — не зарежет ли, дабы обезопаситься? Нет, дверь с тонким просветом у притолоки оставалась неподвижной, потом половицы снова негромко скрипнули — стоявший под дверью удалялся.

Утром, когда он наконец проснулся после крепкого сна, Фрязина с дочкой дома не было — ушли к заутрене. Работник подал умыться, принёс сотового мёду, свежеиспечённый калач и кувшин тёплого ещё молока. Завтракая, Андрей порасспрашивал о хозяевах и узнал, что хозяева хорошие, не обижают. Сам — строг, но без строгости с нашим братом нельзя, и ежели взыскивает, то по справедливости, не облыжно. А девица нравная, балованная до невозможности, — известно, одна выращена, без сестёр-братьев, как тут не избаловаться .

— Замуж пора, вот и бесится, — заметил Андрей, отхлёбывая из крынки. — Не сосватали ещё?

— Вроде не слыхать. Да то дела хозяйские, нам что... Сам-то тож невесть за кого не отдаст, ещё подумает.

— Что, аль приданого много даёт?

— Да уж не обидит, мыслю. Тут другое — ты не гляди, что он из посадских. В большой силе человек, с самим царём, бают, говорит, как вот мы с тобой...

Кабы так, подумал Андрей, вспомнив подслушанный ночью разговор, и опять его пробрало страхом, как ознобом. Что если надумает оружейник повиниться? «Прости, государь, скажет, был в ту ночь в доме сторонний человек — совсем у меня память отшибло. А теперь опасаюсь, не мог ли чего услышать, стенки-то в работной не рубленые...» Да нет, не повинится, теперь уж поздно.

Позавтракав, пошёл проведать своего аргамака — конь мирно хрупал овсом, вычищенный до шёлкового блеска. Хозяйство у оружейника и впрямь, видать по всему, велось исправно. Он вывел Орлика из конюшни, стал седлать и оглянулся поспешно, услыхав скрип и стук отворившейся калитки. Во двор вошли Фрязин с дочкою и низенькая толстая старуха в шитой бисером кике, видать нянька. Поздоровались и девицу тут же увели. Проходя мимо, она на миг подняла ресницы, и Андрея снова, как и вчера, обожгло.

— Как спалось, гостюшко? — спросил Фрязин, глядя на него пытливо. — Шум не разбудил ли?

— Какой шум? Вроде не слыхать было ничего, — беззаботным тоном отозвался Андрей и похлопал аргамака по шее.

— Да я, вишь, в ночь работал, заказ срочный приспел, так... сам понимаешь, то подпилок уронишь, то клещи со стола загремят. Сон, значит, у тебя крепкий!