Юрий Слепухин - Государева крестница

— Не жалуюсь, Никита Михалыч, спать я горазд. Только головой до подушки, и как в омут.

— То добро, — повеселевшим голосом сказал оружейник. — Отца-то как зовут?

— Звали Романом.

— Давно ли похоронил?

— Тому шестнадцать годов — в пожаре оба сгинули, и отец и мать. Когда царь женился, помнишь?

— Как такое позабыть! — покачал головой Фрязин. — Народу в том пожаре погибло — не счесть... Обедать останешься, Андрей Романыч?

— Прости, недосуг. Может, в другой раз пригласишь — не откажусь, а сейчас... Дозволь только с ней попрощаться.

— Это с кем же? — прикинулся Фрязин.

— С дочерью твоей, с кем ещё.

Фрязин нахмурился, помолчав, потом кликнул работника, подметавшего и без того чистый двор:

— Тимошка! Скажи там Онуфревне, чтоб Настю вниз позвала...

Та не спешила — появилась, когда уже Орлик был засёдлан, и подошла к отцу, не глядя на Андрея.

— Звал, тятенька?

— Попрощайся с гостем. Да повинись за вчерашнее, по твоей милости человек мало не убился!

Настя, не поднимая глаз, в пояс поклонилась Андрею:

— Прости, сударь, за мою девичью дурь. Не взыщи, я не хотела...

— Помилуй, Настасья Никитишна, за что мне тебя прощать — лошадь виновна, да и то не диво, что испугалась, с шумом всем этим. Вон, Орлик мой — конь ратный, привычный — и то вчера всё ушами прял...

К Фрязину подошёл работник:

— Слышь, Михалыч, там железо привезли, что заказывал, полосовое. Сам поглядишь аль мне принять?

Никита поколебался, глянул на дочку, на сотника, словно решая, можно ли оставить их вдвоём. Потом махнул рукой и пошёл прочь. Настя, не поднимая глаз, спросила негромко:

— Ты с нами отобедаешь?

— Спаси Бог, недосуг мне нынче, Настасья Никитишна.

Она, легко вздохнув, взмахнула ресницами, смотрела на него уже не таясь. И вдруг прыснула еле сдерживаемым смехом, прижав к губам пальцы:

— Ох ты ж и потешный в этой тряпице — ровно турок в тятиной книжке...

— Какой турок?

— А в книжке иноземной нарисован, у него на голове так же вот накручено!

— С тобой поведёшься, ещё не так изукрасишься, — засмеялся и Андрей. — Оповести, как снова кататься-то поедешь, а?

— Да теперь, чай, тятенька не скоро отпустит. Разве что к зиме, на масленой...

Жил Андрей возле Андроникова монастыря на берегу Яузы, в доме дальнего родича, боярина Ховрина. Сам Ховрин был не из родовитых, года три как овдовел и теперь находился при войске в Ливонии; обе его дочери были давно замужем, и дом вела престарелая ключница. Увидев Андрея, она широко перекрестилась:

— Ну, слава те Господи, живой вернулся! А мы уж с Юсупкой твоим не знали, что и думать, — хоть по скудельням ходи да расспрашивай божедомов, может, уже сволокли... А чтой-то с головой у тебя?

— Пустое, Федотовна. Вечор пошумели маленько, о притолоку и зашибся...

Федотовна поверила, не усомнившись и не удивившись. Подобное нередко случалось и с Афанасием Ховриным, невоздержанным в винопийстве и порою тоже возвращавшимся домой в слегка повреждённом виде. А вот обмануть Юсупку оказалось труднее: старичок был не так прост. Давно в этом убедившись, сотник Лобанов втайне побаивался своего то ли слуги, то ли наставника, а более всего — дядьки. Непростого этого старичка Андрей — тогда ещё будучи пятидесятником — добыл себе в первом астраханском походе, вместе с бесценной харалужной саблей. Гнались за изменником Ямгурчеем до самого Азова, но настигли лишь часть его двора и гарем; разгорячённые погоней, казаки князя Пронского с досады на неудачу порубили немало ханской челяди, но одного Андрей отбил, пожалев, — тот был стар и явно немощен, а скорее таковым прикинулся. Не зря говорят, что доброе дело всегда себя оправдывает: уж как радовался Андрей взятой в бою сабле, а вышло, что спасённый старичок ещё большая ценность. Сперва оказалось, что он толмач и говорит по-русски, а на обратном пути Андрей занедужил, испив дурной воды, и басурман в два дня излечил его отваром из трав, собственноручно собранных там же в степи. И стало так: о чём басурмана ни спроси — всё знает. Великой мудрости оказался дед, даром что мал ростом и плюгав.

Как его звать, никто не ведал и по сей день. Взятый в полон, на вопрос об имени он гортанно и с придыханиями произнёс нечто столь долгое и неудобосказуемое, что Андрей только плюнул да рукой махнул. Правильно поняв, старичок сказал, что имя это и в самом деле трудно для языка урусов, но можно звать проще — ибн-Юсуфом, ибо так звали его почтенного отца. И стал он просто Юсупкой, но потом Андрей из уважения к возрасту и великой мудрости начал звать его по батюшке.

Помимо благодарности за спасение там, в ногайской степи, Юсупыч скоро привязался к своему новому хозяину как к родному сыну и стал всё чаще донимать советами да запретами — того избегай, того пасись, этого лучше не делать... Андрея это порой выводило из себя, он грозился при первой оказии отправить Юсупыча с каким-нибудь торговым караваном в Крым, в Кафу или куда подальше — лишь бы избавиться от докучной басурманской опеки. И сам понимал, что никогда этого не сделает. Окрестить бы нехристя, думал он иногда, так нет же, и слышать не хочет. Оно понятно, от отцовской веры отказаться — это те не шапку сменить...

Толмачом Юсупыч был отменным: языков знал множество, кроме своих басурманских — татарского, перского да арапского. Во время ливонского похода перетолмачивал в Лаисе и Вендене показания пленных немцев, это Андрей слышал своими ушами и потому не сомневался, что так же легко мог бы Юсупыч говорить и с французами, и с италийцами. Во всяком случае, язык староиталийский, сиречь латынь, он знал отменно, наизусть читал ихние старинные вирши и всё порывался научить этой премудрости и Андрея.

— У вас, в христианских землях, — внушал он, — латынь так же потребна для общения людям просвещённым, как правоверным необходим арабский. В какую бы страну ни привёл тебя доблестный путь воина, на латынском языке ты всегда сможешь побеседовать с мудрым о возвышенных материях.

На это Андрей обычно отвечал, что о возвышенных материях говорить непривычен даже на своём родном языке, а из мудрых он пока знает одного лишь своего прецептора, и с него довольно. Однако сотню, не меньше, латинских слов он, чтобы не обижать Юсупыча, всё-таки запомнил и иной раз даже употреблял их, желая старичка задобрить.

Знание столь великого множества языков было одной из причин тайных опасений, которые внушал ему крючконосый дядька. Андрей помнил о чуде с огненными языками, которые в Духов день сошли на апостолов, после чего тем стала понятна речь всех народов; но коль скоро на нехристя Святой Дух сойти явно не мог, оставалось лишь гадать, кем и откуда послан Юсупычу этот дар.