Сергей Булыга - Золотое дело

А после войско забежало в лес и там затаилось. Тем временем начало быстро смеркаться. Никаких огней из леса видно не было и никаких шумов не доносилось. Нашим принесли поесть прямо на стены. Начал подниматься ветер, запуржило. Это, весело сказал Кузьма, Великая Богиня от них отвернулась, не пойдут они сегодня больше, стрелы в такую непогодь не загорятся, пожар не устроишь.

И Маркел с Кузьмой пошли к себе. Так же и стрельцы ополовинились, то есть половина их осталась на стенах, а вторая половина ушла отдыхать.

Когда Маркел и Кузьма подходили к воеводским палатам, Кузьма показал на воеводские окна. В них было темно. Кузьма понимающе хмыкнул. А Маркел вспомнил Параску. А после почему-то Золотую Бабу, когда она сидела голая. И сразу же подумалось: ох, грех какой, она же – бесовство некрещёное.

Но дальше думать было некогда, они вошли в хоромы, поднялись к себе. Время было позднее, но спать ещё не хотелось. Зажгли лучину, сели играть в зернь. Играли не очень охотно, а больше с оглядкой. Маркелу всё время казалось, что их кто-то подслушивает, вот он и сам то и дело прислушивался. Так они играли часа два, у Маркела лоб опух от щелбанов, Кузьма сидел довольный, подхохатывал.

Вдруг громыхнула пушка. После закричали наши. Или вогулы? Кто их разберёт! Маркел с Кузьмой вскочили, наскоро оделись и кинулись во двор.

Во дворе было полно народу, все кричали, бегали туда-сюда, как на пожаре. Так тогда и был пожар, на той дальней стене. Полыхало знатно! И там же стреляли, рубились. Маркел с Кузьмой кинулись туда.

Там было так – тын горел сверху донизу брёвен на двадцать, не меньше, а возле брёвен и на брёвнах мелькали вогулы. И эти вогулы были в латах, с саблями, то есть отыры, а не ляки с ножами и луками. Но, правда, и все наши стрельцы были с бердышами, а что такое сабля против бердыша?! И наши теснили отыров, теснили – и вытеснили, загнали на горящий тын, а после и сбросили с тына, и сами следом за ними попрыгали на ту сторону, в ночь, в темнотищу несусветную, и там продолжали рубиться. Вёл их Змеев.

А Волынский, как уже после узнал Маркел, тогда взял с собой сотню стрельцов, вышел через ворота, прошёл вдоль стены и ударил отырам в спину. Отыры побежали. Наши, и с той, и с этой стороны, начали тушить стену и мало-помалу потушили. Крики стихли. Волынский вернулся в ворота, подошёл к пожарищу и сказал, что он так и думал, что Лугуй так просто не уймётся, но вот зато теперь будет молчать до самого утра. Так что, продолжал Волынский, он теперь тоже немного отдохнёт. После развернулся и пошёл к хоромам.

Пошли и Кузьма с Маркелом. Но придя к себе, играть в зернь уже не стали, а постелились и легли. Кузьма начал рассказывать о том, как они в прошлом году брали Берёзов, тогда ещё Сумт-Вош, и сколько тогда народу полегло, и как Волынский лез на стену, как ругался…

И заснул, вначале тихо, а потом с громким прихрапыванием. А Маркел лежал, вспоминал прошедший день и думал, что вот и опять он ничего для своего дела не сделал, вернётся с пустыми руками – князь Семён оторвёт ему голову. Но не по-настоящему, конечно, слава богу, так что было бы очень хорошо вернуться хоть с пустыми, но всё же целыми руками, потому что тут же понятно, вогулы не уймутся, пока не возьмут Берёзов, а у нас нет должной силы его отстоять, так что нас может спасти только чудо. С этой мыслью он перекрестился, трижды прочёл «Отче наш», закрыл глаза и мало-помалу заснул.

Назавтра утром всё началось сначала: вогулы выходили из леса и стреляли горючими стрелами, а наши им отвечали из пищалей и из пушки. Но стрельбы было немного, потому что день тогда выдался ненастный, переменчивый – то поднимался ветер и дула пурга, то наступало затишье, и тогда мы и они стреляли, но без особой удачи.

Когда Маркел с Кузьмой вышли из воеводских палат, было уже совсем светло. Маркел осмотрелся и подумал, что опять ему, как идолу, надо будет весь день торчать посреди крепостного двора…

Но тут Кузьма вдруг протянул ему свою пищаль и сказал, что пусть Маркел идёт вместо него, потому что воевода так велел. Маркел пожал плечами, взял пищаль и пошёл дальше. А Кузьма по-прежнему стоял посреди двора. Маркел поднялся прямо на надвратную башню, остановился неподалёку от Волынского, – а тот опять был в шлеме и в кольчуге, – зарядил пищаль и начал смотреть в поле, на вогулов. А иногда, вместе со всеми, и постреливал. И также иногда, но это уже только один, Маркел оборачивался во двор и смотрел на Кузьму, который по-прежнему стоял неподалёку от воеводского крыльца и поглядывал то по сторонам, то в небо. Чего это он там, в небе, высматривает, настороженно думал Маркел, неспроста это, ох, неспроста!

И Маркел не ошибся. Вначале из-за леса налетела стая воронья и начала кружить, но не над полем, где там-сям лежали убитые, а прямо над крепостным двором. Никто, конечно, не обращал на них никакого внимания, потому что вороньё в такое время – дело самое обычное, вороньё всегда чует поживу… А вот Кузьма, тот нет, тот не сводил с них глаз, и так и вертел головой, а потом даже снял шапку, чтобы не мешала. А вороньё ещё немного покружило, а после полетело опять к лесу, прочь. Один только здоровенный ворон продолжал кружить, теперь уже прямо над Кузьмой…

А потом вдруг сделал полукруг и снизился, подлетел к крыше, там забился куда-то под стреху – и как пропал! Кузьма сразу надел шапку, подбежал к крыльцу, вбежал в хоромы и тоже пропал. Э, только и подумал Маркел, вот оно что! И только он хотел было отставить пищаль, как сперва скомандовали целиться, и он прицелился. Потом, тоже по команде, он стрелял. Потом надо было ждать, когда рассеется дым. И вот уже только после этого Маркел смог обернуться и увидел, что Кузьма бежит к ним по двору и держит в руке что-то блестящее.

Потом, когда Кузьма поднялся на башню, Маркел мельком увидел, что Кузьма держит в руке косичку – золочёную. И держит украдкой! Волынский сразу выхватил её и спрятал у себя, и быстро осмотрелся. Никто, кроме Маркела, этого не видел. А Маркел, хоть и видел, молчал. Волынский, будто бы ничего не случилось, уже опять приказал заряжать. Маркел, как и все, сыпнул порох на полку, приступил, повернулся к полю и подумал, что золочёная косичка – это ответ на воеводскую нитку золочёного шитья. И тогда получается вот что: воевода посылал шитьё, просил подмоги, и вот ему пришёл ответ, ворон принёс, что подмога близка. А кто подмога? Игичей, конечно. А почему тогда…

Но тут уже не Волынский, а Змеев велел целиться, Маркел прицелился. Змеев крикнул «Пли!» – и все, и Маркел с ними, дружно выстрелили.

И тут опять задул ветер, поднялась пурга, ничего не стало видно. Дали команду приставить пищали. Выл ветер, снег хлестал в глаза. И так продолжалось достаточно долго. Дело было, прямо сказать, дрянь, но Волынский ничуть не кручинился, ходил туда-сюда, посвистывал. А что, думал Маркел, Волынский же знает, что к ним идёт Игичей, вот он и весел. Вот только почему он об этом никому не говорит? Не верит Игичею, что ли? Или не очень рад тому, что он придёт? Или, может, это из-за Аньянги? А что! Да вот…