Георгий Блюмин - Юность Татищева

— Мы все сделаем с господином поручиком, но теперь нас ждет ужин. Прошу господина поручика и его холопа… его спутника к столу. Нас ждет великолепная индейка, приготовленная по рецепту ее сиятельства княгини Брониславы. — Князь, улыбаясь приятственно, распахнул двери кабинета.

Когда шли галереей, Васильев шепнул Татищеву: «Пойду-ка я, Василий Никитич, к слугам: ведь за княжеским столом, чай, не наешься, а я страсть как оголодал». — «Иди, Васильев, и я бы с тобой, да нельзя мне, чиниться надобно тут, никуда не денешься». — Василий легонько подтолкнул Александра, а сам шагнул впереди князя в столовую.

За ужином слушал рассказ князя о происхождении их рода. Узнал, что есть в Белоруссии к югу от Толочина, на берегу реки Друть, старинный город Друцк. Во времена Киевской Руси — крупнейший центр Полоцкой земли, куда больше Витебска. В начале XVI века город захирел, претерпев многие пожары, — тогда и ушли из него князья Друцкие на Москву, бросив литовское княжение, и получили от Василия III новые имения…

Поутру уж застучали топоры на тихих берегах Бобрика, вспугивая горделивых аистов, бродящих по лугам. Рубили черную ольху, в изобилии росшую окрест, сплавляли по реке корабельные сосны из села Погост Загородский, что стояло у деревни Камень, выше по Бобрику. Василий, отличный плотник, весело поблескивая голубыми глазами, распоряжался, пилил доски, выстругивал реи. Василий Татищев, скинув мундир, в одной нательной рубахе, весело взмахивал топором, обрубая сучья, или вымеривал аршином остов будущего бота. Положено было сделать четыре небольшие галеры, да струги для снаряжения и один головной бот; полотно для парусов соткать на княжеском заводе. Сотни мастеровых согнали со всей округи. Татищев несколько раз ездил верхом в старинный Пинск, где по его распоряжению и под его присмотром отливали пушки. Тридцать верст до Пинска, столько же обратно. Да еще уезжал на юг от города, объезжая деревни Плещицы, Морозовичи, Лопатино, Колбы. В Пинске, на берегу реки Пины, обучал Василий новобранцев пешему и конному строю, обращению с оружием. Тут нашел его царев посланник капитан Семеновского полка Иван Блюмен, доставивший повеленье сделать ему, Татищеву, не менее тридцати пушек. Единственный литейный мастер Осип Колб трудился не покладая рук. Вся деревня Колбы помогала односельчанину.

И все жители деревни этой носили ту же фамилию — Колб, отличало их от прочих туземцев еще и редкое трудолюбие и скуластые лица, хотя Татищев знал по книгам, что монголо-татары не дошли сюда, увязнув в болотинах. Потому и названа земля эта Белоруссией, а еще от белых — с ветвями-косами до земли — берез, белых песчаных дорог, белых мхов болот. Но вот, роясь в богатой библиотеке княжеского дома в Парохонске, нашел Василий летописное преданье о том, что пробился-таки сюда давным-давно передовой отряд монголо-татар. Пробились, а назад уж пути не было: леса и непроходимые болота сомкнулись за спиной. Перековал тогда их предводитель Колб меч на орало, стал мирным хлебопашцем, и пошла порода скуластых и голубоглазых белорусов из деревни Колбы. Приняли православие, потом польско-литовские завоеватели обратили их в католичество, однако редки были здесь Карлы, Адамы и Станиславы — все больше Иваны да Степаны…

В два месяца суда были построены и спущены на воду. Татищев сам прикрепил на мачтах флаги русского речного флота. Оставалось ждать, когда будут готовы пушки. Василий Татищев отпустил новобранцев к семьям, велев собираться к 25 августа на княжеском подворье в Парохонске. Сам ездил в Пинск, искал по богатым дворам медь, велел снять два колокола с костела, сославшись при том на указанье Радзивилла. А все немногие свободные минуты проводил в княжеской библиотеке, читая за столом грусть в глазах прекрасной княгини. В библиотеке, как во всем дворце, пахло яблоками, богато уродившимися в том году. Звуки свирели доносились из лугов. Татищев перечел историю Турово-Пинского княжества Киевской Руси, в которой Пинск назван городом еще в 1091 году. В конце XII века Пинск сделался центром самостоятельного княжества и тем себя погубил, попав с 1318 года под власть Литвы, а с 1521 года — Польши. Из другой древней рукописи извлек Василий поразивший его рассказ о смерти Ивана Грозного и сына его Федора Ивановича, последних представителей рода московского князя Ивана I Даниловича Калиты. То была история монаха Иосифа, келейного патриарха Иова, его доверенного человека, коему ведомы были многие тайны двора. Монах писал: «Бельский отцу духовному в смерти царя Иоанна и царя Федора каялся, что зделал по научению Годунова, которое поп тот сказал патриарху, а патриарх царю Борису, по котором немедленно велел Бельского, взяв, сослать. И долго о том, куда и за что сослан, никто не ведал…»

Наконец пушки были доставлены и погружены частью на галеры, где был небольшой запас пороху и ядер, частью на струги. На струг же привел Василий и Кубика, хорошо отдохнувшего и ухоженного. Велел следить за конем своим, а сам с Васильевым и десятью гребцами сел в бот. Все триста человек были рассажены на суда. Берег Бобрика был полон провожавшими крестьянами. Плакали, пели малороссийские песни, которые очень нравились Татищеву. На носу бота стал лоцман из новобранцев Степан Лемешевский. В последний момент князь сбежал на пристань, передал Василию только что вышедший и присланный ему из Петербурга Брюсов календарь на 1710 год, переписанный княжеским писцом специально для поручика. Василий был рад такому привету знаменитого своего земляка, руководившего всей артиллерийской службою в русской армии, шефа первой Артиллерийской и Инженерной школы. Наскоро перелистал календарь: сведения по астрономии, как находить курс в море, советы медицинские, способы предсказания погоды… Татищеву вспоминаются слышанные не раз в Москве рассказы о Брюсовом имении Глинки, где из посаженных в саду лип читается от дома к пруду имя владельца «Брюсъ», где самый пруд покрывается в июле по мановению платка хозяина льдом, а в январскую стужу так же мгновенно оттаивает, и гости могут кататься на лодках. Однако пора и в путь. «Поднять якоря!» — командует Василий и видит на горе возле дома княгиню в розовом платье под лиловой накидкой. Весла вспенили речную воду. Семь судов, вытянувшись в линию, двинулись по самой середине реки, огибая холм. Татищев повел свой маленький флот в Припять.

В виду удаляющегося Парохонска Татищев приказал троекратно палить из пушек, установленных по правому борту галер. Вскоре суда вошли в воды Припяти, именуемой здесь Струмень. Река непрестанно разделялась на множество рукавов, и доброе искусство лоцмана. Лемешевского очень пригодилось, когда он безошибочно направлял головной бот в нужное русло. Ввечеру бросили якоря возле большого зеленого острова. В протоку завели сети, которые пришли полнешеньки речной рыбы. После ужина команда уснула кто где, только перекликались дозорные на судах, и Василий Татищев, подбрасывая в костер сухие ветки, в неверном свете наносил на карту топографический маршрут от Бобрика до Днепра. По расчету его выходило, что длина Припяти не менее 800 верст, стремление воды составило 15 верст в час, до Днепра было отсюда 300 верст и еще около 80 верст от места впадения Припяти в Днепр до Киева. Ежели учесть, что стремление воды в нижнем течении Припяти больше, а в Днепре и того более да еще присовокупить попутный ветер, то к вечеру следующего дня можно было достичь окрестностей Киева.