Маргита Фигули - Вавилон [litres]

Персидский купец тоже пришел оттуда и, словно златоустый пророк, повествовал о жизни Кира, начиная с самого его зачатия, когда будущий царь, подобно затерянному семени, пребывал во чреве Манданы, матери своей, и кончая тем днем, когда он, как и его отец Камбис, стал властелином Анзана. Жизнь Киру дали Мандана с Камбисом. Мандана приходилась дочерью мидийскому царю Астиагу, а Камбис – сыном персидскому князю Курушу из царствующей династии Ахеменидов.

– Кир – царский сын, ему на роду было написано властвовать.

Так говорил персидский купец, облокотясь на короб, при свете месяца, стража ночных небес, глядя в маленькие глазки гребенщика.

– Да только дед, царь Астиаг, невзлюбил внука.

– Неужто? – дивился мастер.

– То-то и оно.

– Гм…

– Перед тем как младенцу покинуть материнское лоно, лоно Манданы, Астиагу привиделся вещий сон.

– Вещий сон? – Хозяин придвинулся к рассказчику.

– Вещий.

– Гм…

– Всемогущему царю Астиагу, повелителю мидийцев и Эламского царства, приснилось, будто из лона Манданы произросла могучая виноградная лоза, затмившая своими побегами его владения. Маги и звездочеты предсказывали, что Мандана даст жизнь великому властелину, который подчинит своей власти не только чужеземных правителей, но и самого царя Астиага. Так оно и случилось. Мандана родила Кира, и тот сломил могущество Астиага и стал владыкой Мидии, отомстив тому, кто обрек его на погибель, когда он был еще беспомощным младенцем.

– На погибель? – по слогам выговорил мастер, машинально разгребая на своем столе роговые обрезки.

– На погибель, потому что пророчество магов испугало Астиага. Задумав недоброе, призвал он Мандану к себе. Камбис не мог этому противиться, он был данником Астиага. Вскоре Мандана произвела на свет сына и нарекла его Киром. Астиаг пожелал взглянуть на внука, и, когда кормилица принесла его, он из страха за себя приказал верному царедворцу Гарпагу убить младенца и потихоньку унести в горы.

Гребенщик вздрогнул и невольно произнес вслух, точно все еще сидел с купцом в своей мастерской:

– В горы…

Изиба взглянула на него. Она не умела читать чужие мысли, так как не обладала даром пророков – даром познания и провидения. Не зная, о чем думает гребенщик, она спросила:

– Ты думаешь, нам лучше уйти в горы и там переждать беду?

Смешавшись, гребенщик снова постучал ногтем по зубу, словно возвращая себя к действительности.

– По нынешним временам и впрямь лучше жить с дикими зверями, чем с людьми. Близится день суда и муки мученической. Но я о другом…

– О чем же ты?

– О том, как Астиаг, ходивший в пурпуре из города Библа и увешанный золотом с острова Тассу, жестокосердый царь Астиаг приказал Гарпагу убить Кира, едва тот покинул материнское чрево, и унести его в горы.

– Но Гарпаг пощадил этого изверга, – затрясся от злобы торговец Эрару, – да осенит Астиага Шамаш, он ведал, что ожидает людей, когда внук его подрастет.

– Да укрепит Нинурта, бог войны, меч Кира, – надулся гребенщик. – На себе испытав несправедливость, Кир хочет избавить мир от неправды.

– Откуда это известно тебе, мастер? – подбоченилась Элига, которая толкла у крыльца ячмень в ступе.

– Заходил ко мне один персидский купец. – Мастер шумно втянул воздух тупым носом.

– Верно, он неплохо тебе заплатил за гребни… – укоризненно бросила Изиба, приглаживая густые кудряшки над лбом малыша.

– И то сказать… золотыми.

– Зо-ло-ты-ми?

– Ну, теперь ты как вельможа, – рассмеялась она, – только вот на груди золотой цепи не хватает!..

– Неужто вправду золотыми? – недоверчиво переспросил подмастерье. – Может, не золотыми, а ячменем?

– Говорят вам – золотыми, самыми настоящими! Вот я и думаю – если простой купец может платить золотом, то, когда придет Кир, все будем в золоте купаться. Вот она, его справедливость!

– Оно и впрямь было бы справедливо…

Слушатели одобрительно закивали.

Поодаль, на краю дороги, сидела покрытая язвами женщина, моля милосердных богов об исцелении и ловя каждое слово о Кире. Персидского царя ждали, верили, что он несет избавление униженным, и в то же время боялись, так как войско его сеяло смерть и огонь. Говорили, что самими богами ему предначертано властвовать над Старым Светом, но обезображенная гнойниками и струпьями женщина всей своей исстрадавшейся душой желала, чтобы не правом на власть, а даром исцеления обладал персидский владыка.

– Здоровье дороже золота, – кричала она людям, прикрывая язвы на своем теле.

– Будет золото – будет и здоровье, – ответила ей Элига и, переводя дух, отложила пест. – Накупим себе дворцов, каждый день будем купаться да натираться благовониями, как вельможи.

Женщина в язвах махнула рукой и устремила взгляд к Узкой улочке, откуда ежедневно в этот час появлялся жрец бога Эа, утешавший страждущих сочувственным словом. Когда он показался на углу, несчастная выпростала из-под тряпья руки и простерла их к слуге божьему. Тот направился прямо к ней, но не словом утешения, а холщовым мешочком с сушеными травами облагодетельствовал ее на этот раз.

– Омой язвы отваром, – сказал он ласково.

– И тело мое снова очистится?

– Если Эа явит милость – очистится.

– Будь благословен, святой человек, – поблагодарила она его.

Едва он отошел от больной, как его остановила жена гребенщика.

Люди, кланяясь, обступили жреца, у всех на языке был один вопрос.

Не успев поздороваться с жрецом, подмастерье сказал за всех:

– Верно, просвещенный слуга божий все знает про Кира и волчицу. Он человек ученый, для него тайн нету. Вот увидите, на пристани мне не наврали.

Жрец охотно завязал с ними беседу.

– Слыхал, слыхал. О том, что Кира родила волчица, толкуют повсюду. А вот о чем вы тут говорили между собой – мне неведомо.

– Я тебе расскажу, слуга божий, – протиснулся вперед подмастерье, убрав за спину нож и недоделанный гребень. – Я говорю, что Гарпаг вовсе не убил младенца, а живым унес в лес. Там его нашла волчица и вскормила своим молоком. Когда он подрос, его приметили пастухи, принесли в царский дворец в Экбатанах, и Астиаг узнал в нем сына своей дочери.

– А мне, – важно заметил мастер, – один персидский купец рассказывал по-другому. У Гарпага не поднялась рука на невинного младенца, и он отдал его пастуху Митридату, наказав отнести Кира в чащу и бросить на съедение диким зверям. Но в ту пору жена Митридата, да утешат ее боги, родила мертвого ребенка, и царский пастух решил оставить Кира у себя, а тело своего сына отдал царским солдатам для погребения, выдав его за младенца Манданы. Кир рос, играл на лесных опушках с пастушатами и уже тогда выделялся среди ровесников умом и красотой. Из-за его мудрости и красоты обман Митридата и вышел на свет божий, который ниспосылает нам ясноликий Шамаш.