Маргита Фигули - Вавилон [litres]

– Теперь ты убедился, царь? – воскликнул Набусардар с укором.

– Не тревожься, князь. Исме-Адад наверняка покарает подлых уманов смертью, как того требует уговор. Я все предусмотрел и оговорил. Скажи лучше, как поступить с этой скифкой, мой верховный военачальник? Поспешим в темницу.

Валтасар торопился. Стройный, как тополь, он вдруг сгорбился. Царь понял, что не избежал судьбы отлученного от сонма сильных мира его.

Он ждал от Набусардара ободряющих слов и утешения. Ему хотелось услышать, что известия о заговоре ложны, что Дария, единственная звучащая струна на царской лире, дожидается его не злодейкой в темнице, а в покоях, объятых тишиной, готовая каждую минуту принять его ласку. Ведь была же она ласковой в последний раз, так по крайней мере ему казалось.

Ища исцеления для своего израненного сердца, царь обратился к Набусардару:

– Утешь хоть ты своего царя, скажи ему, что любовь Дарии не могла быть притворна…

При этих словах из святилища бога Таммуза, к которому они приближались, донеслась песня жрицы:

Царь впился острыми ногтями в руку Набусардара.

– Утешься, мой царь…

– Она носит драгоценное семя моего рода… я любил ее горячо, всем сердцем. Скажи же, Набусардар, что ее принудили, что поступила она так не по своей воле.

– Скажи, что ее принудили.

– Скажи, что она не помышляла об измене, не хотела затоптать росток царского семени.

– Если все это правда – я лишусь ума.

– Право, Набусардар, рассудок мой не выдержит этого испытания. Я верил, что она любит меня так же преданно и пылко, как любил ее я.

– Мой совет, государь, не суди ее, пока сам не услышишь из ее уст всей правды.

Еще несколько ступеней – и они очутились в подземелье.

– Отпереть! – приказал Валтасар стражникам. – Я войду один…

И он переступил порог темницы, оставив Набусардара за дверью.

Дария стояла напротив входа, прислонившись спиной к стене. Казалось, ее распяли, привязав к перекладинам креста. Лицо ее посинело и осунулось. Глаза потухли.

Но, узнав в полумраке вошедшего, Дария вскрикнула:

– Царь!..

Трудно сказать, чего больше было в ее голосе: ужаса, муки, тревоги или строптивости.

Валтасар услышал в нем ужас и раскаяние.

Поэтому он обратился к Дарии со всей кротостью, на какую был способен:

– Не бойся, Дария. В темницу вступил вавилонский царь, но для тебя – просто Валтасар. Взгляни, я не опоясан мечом. Не жажда мести, а скорбь владеет мной. Дария, Дария, что ты делаешь со мной? Ты не только согласилась переправить фараону постыдное письмо, но и наследника моего погубить захотела. Дария, неужто забыла ты о нашей любви, забыла мои объятия? Неужто кровь не зовет тебя более на пир неги и страсти? Или, может… Сознайся, ведь тебя принудили служить Киру, вредить мне? Но кто? Кто дерзнул пойти наперекор сыну света? Наверное, тот, кто имеет доступ в гарем. Открой мне всю правду, о дочь Сириуша, не бойся, царь простит тебя. Кто этот презренный? Уж не царица ли? Что ты молчишь? Вымолви же хоть слово! Скажи, кто подстрекал тебя, и я брошу изменника на съедение ядовитым змеям. До пояса окунут его в кипящий котел, а туловищем полакомятся острозубые гадюки. В голову ему вобьют каленые скобы, сердце выгрызет тигр, а язык опалит кипящая земляная смола. О, он завопит так, как не вопил еще никто! Может, это кто-нибудь из жрецов?

– Нет, царь, – бесстрастно ответила Дария, словно статуя шевельнула растрескавшимися губами.

– Царица?

– И не царица. Я сама, я сама этого хотела и сделала. Как-то ты сказал, что я – твоя судьба. Так вот, пророчеству твоему суждено было сбыться! Да, я – судьба твоя! Всей душой я желала, чего ты пуще всего страшился. Чтоб остался ты в роду последним из последних! Чтоб сгинул ты, не дав миру потомства, за все насилия, которые ты совершил, за то насилие, которое ты учинил и надо мной…

– Дария, я знаю, это страх лишает тебя разума, но ты не бойся. Между нами все будет по-прежнему… Ты дашь жизнь моему сыну. Будешь носить царские одежды, есть за одним столом с владыкой. Рабыни мои будут убирать тебя цветами, подносить напитки, стлать под ноги тебе шелка и бесценный пурпур. Я возвышу тебя над самою царицей вавилонской. Прикажу подданным падать перед тобою ниц. Велю воздвигнуть новое святилище, и жрицы будут возносить в твою честь молитвы, наливать душистое масло в жертвенные чаши и сыпать в огонь благовонные травы. Самые богатые дары царь будет посылать не Мардуку, а в твое святилище.

– Льстивы твои речи, царь, и мне противны они.

– Ты мне не веришь… Что ж, ты скоро узнаешь еще, каков Валтасар. Я велю воздвигнуть для тебя солнечный дворец прекраснее Муджалибы и снести туда все сокровища мира. Ты станешь самой богатой, самой прекрасной и любимой из всех жен.

– Неразумны твои намерения, царь. Твои речи вынуждают меня сказать, что я не просто ненавижу тебя. Ты вызываешь во мне отвращение.

Царь невесело усмехнулся:

– Ничего, скоро ты снова присмиреешь, дикая горлица хмурого севера, когда приведут тебя из темницы в дворцовые покои, сердце и речи твои смягчатся. Тебе хотелось прогневить меня. Но нет, нет, Дария. Я руку на тебя не подыму, ведь ты носишь под сердцем будущего царя Вавилонии.

На этот раз усмехнулась она – и странной была эта усмешка.

– Что это означает, о милосердные небожители? – вспыхнул Валтасар.

– Это значит, что быть тебе последним из последних, что вместе с тобою сойдет в могилу и твой царственный род. Стоит тебе прикоснуться к женщине, и боги проклинают ее лоно. Разве что тигрица могла бы зачать от твоего хищного семени. Люди бы прокляли меня, если бы я допустила, чтобы твой сын увидел свет солнца и звезд.

– Дария…

– Елейный твой голос не тронет меня. Ты обесчестил меня, и я тебя ненавижу. Ты спрашиваешь, кто вынудил меня пойти против тебя? Я сама, по своей доброй воле, повторяю тебе. Оставь при себе свои дворцы, их блеск и утехи. Пусть тебе стелют под ноги шелка и пурпур. Пусть твою голову рабыни украшают цветами. Пусть перед тобою падают ниц твои подданные. Оставь все себе, могущественный царь. Ты отказал мне в ничтожнейшей просьбе, исполнить которую сумел бы даже раб, так подавись же своим золотом и драгоценными каменьями! Я готова в свой последний путь. Я знаю, что меня ожидает. Не многим удается вырваться из твоих когтей. Я готова предстать перед богами. Знай, смерти я не боюсь, но да будет тебе известно и то, что еще в твоем гареме я выпила отравы, чтоб убить плод в своем чреве.