Маргита Фигули - Вавилон [litres]

– Ты права, госпожа наша, – сказала обрезальщица нитей, – мой отец – он погиб, сражаясь бок о бок с Набусардаром, – всегда говорил, что зло порождается только злом.

Нанаи подошла к ней и погладила по голове ребенка, который играл обрывками ниток на земле.

– Твой? – спросила она мастерицу.

Та кивнула и пояснила:

– Его отец – солдат из охраны борсиппского дворца. – Женщина смущенно опустила голову. – Это дитя любви.

– Тека даст тебе холстины на одежку для малыша, и с сегодняшнего дня ты будешь получать по две миски еды и кувшин козьего молока.

Затем Нанаи посмотрела на работу ткачих в других комнатах и наконец сама села за один из станов, прося научить ее ткать. С той поры она ежедневно наведывалась к мастерицам, ткала белые и цветные холсты, отвлекаясь так от своих мыслей.

Случалось, она оставалась с женщинами до позднего вечера, а то и всю ночь, когда под стенами города шла жестокая схватка, не давая уснуть.

Однажды ночью в ткацкую вбежал солдат и торопливо объяснил, что тетушка Таба шлет ей весть об отце. Тетушка прислала этого смельчака из деревни Золотых Колосьев в Вавилон. Пустившись вплавь по Евфрату, он под покровом ночи, то и дело ныряя, миновал персидские корабли. Таба знала, что борсиппский дворец Набусардара стоит над рекой и гонец без труда проберется к его воротам по берегу.

– Ты говоришь, что прибыл с вестью о Гамадане, отце моем? – переспросила его обрадованная Нанаи. – Да благословят тебя боги, говори.

Гонец смотрел на Нанаи, словно раздумывая, выкладывать ли все сразу. Наконец решился:

– Знаю, что опечалю твое сердце, принеся тебе скорбную весть, а не радостную.

Нанаи испугалась.

– Говори скорей. Я готова к самому худшему.

– Персы разорили нашу деревню, а твоего отца живьем бросили в огонь. Он умер в невыносимых муках. Так они отомстили ему за Устигу.

Нанаи отшатнулась и ухватилась рукой за стену. Она представила себе страшную смерть отца, и ужас и нестерпимая боль пронизали всю ее. Придя в себя, Нанаи подумала, как лживы были слова начальника персидских лазутчиков. Теперь-то она знает, ради чего воюет Кир. Жажда власти – вот его благородная цель! Кровь и смерть – привычное средство для ее достижения.

Мысли Нанаи обратились к заточенному в подземелье дворца Устиге; все, что он говорил, оказалось ложью, а она легкомысленно поверила ему. Как могла она хотя бы на миг допустить, что Кир – человек справедливый и стремится облагодетельствовать мир своей безграничной любовью и правдой? Она должна подавить в себе добрые чувства к нему; о да, подавить столь же безжалостно, как его солдаты во имя бога правды, справедливости и любви бросили старого Гамадана в бушующее пламя.

Она подняла заплаканные глаза на гонца.

– Спасибо тебе, я твоя должница. Чем могу я тебе отплатить? Чего ты желаешь – золота или драгоценных камней?

– Не золото и драгоценные камни, – ответил тот, – добрый меч мне нужен, чтоб отплатить персам за муки и унижение, свидетелем которых я был. От деревни Золотых Колосьев камня на камне не осталось. Опояшь же меня мечом из кладовой Набусардара!

В ответ Нанаи приказала воинам из дворцовой стражи проводить гонца к Набусардару.

– Когда битва окончится, приходи снова. Я щедро вознагражу тебя, – сказала она ему на прощание.

С того дня Нанаи еще больше прильнула душой и сердцем к Набусардару, который не покидал крепостных стен. Градом сыпались на них персидские стрелы, но он готов был умереть ради того, чтобы жила Вавилония.

Дни она проводила в обществе Теки, скульптора, Улу, нередко – среди прях и ткачих. И все это время лицо ее оставалось сосредоточенным и печальным.

Но в один прекрасный день привычное течение жизни во дворце было нарушено появлением незнакомого человека. При нем оказалась грамота с оттиском печатки Набусардара, и назвался он певцом, которого якобы послал сам верховный военачальник, чтобы развлечь Нанаи в ее одиночестве. Тека поспешила сама привести певца к госпоже, надеясь, что тот развеет ее печаль.

Певец сидел в комнате перед Нанаи, склонившись над семиструнной лирой, подобной той, какую вложили в руки Терпандра божественные силы Крита. Он то касался перстами струн, то искоса поглядывал на избранницу великого Набусардара.

Музыкант был еще не стар, но в волосах его поблескивали серебристые пряди. Ясный взгляд его излучал неизъяснимую силу, и всякий раз, как он пробегал глазами по лицу Нанаи, в душе у нее поднималось странное беспокойство.

– О, – проговорила она, – твой взгляд смущает меня, ты покоряешь меня своим искусством, играй же, играй.

Певец исторгал из струн чарующие звуки, словно и в самом деле пытаясь обольстить свою слушательницу.

– Мой господин послал тебя, чтоб утешить меня. Скажи, чем могу утешить его я?

– Твой господин послал меня не только утехи paди, – ответил музыкант в паузе между песнями. – Знай – по ночам его мучают кошмары… Кто-то из богов угрожает ему…

– Чем? – выпалила Нанаи испуганно.

– Не смею огорчать тебя, избранница любви. Но знай – боги непреклонны в своем промысле.

– О чем ты? Скажи – прошу тебя, очень тебя прошу.

– Я не могу говорить тебе о тревогах твоего господина, великого Набусардара.

– Верно, это что-нибудь страшное, очень страшное, потому что Набусардар равнодушен и к богам, и к наветам. Скажи, заклинаю тебя чарующими звуками твоей лиры! В этом нет ничего худого, даже если ты и дал обет верности и молчания. Скажи, заклинаю тебя колдовством твоих мелодий!

– Неужто ты так сильно любишь Набусардара?

– Да.

– И никого больше в целом мире?

– Никого.

Певец задумался.

– Это-то и погубит твоего повелителя, моя несравненная госпожа.

Нанаи похолодела.

– Так говори же, чародей, говори, не мучай меня.

– Волей богини Иштар тебе суждено делить свое сердце между двумя, любить двоих, жертвовать собой ради двоих, с двумя наслаждаться.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я пришел предупредить тебя, что одна из чаш на весах твоих чувств заметно перетянула другую, и тот, кому отдалась ты всецело, должен умереть. Это открыла Набусардару небесная Иштар.

– Набусардар должен умереть из-за моей любви к нему? Этого я не допущу. Сердце, которое жаждет быть благоухающим цветком, не станет роковой ловушкой. Нет-нет, певец, любовь не смеет убивать.

– Не должна бы, несравненная госпожа, никого и никогда. Однако сердце твое, на котором печатью лежит поцелуй того, другого, мирится с тем, что он страдает и гибнет в подземелье. Боги в своей суетности умеют быть и справедливыми. Они призывают к себе не Устигу, а Набусардара.

– Певец! – ужаснулась Нанаи.

– Ты скажешь, что в тревожное время, когда у стен города бушует война, твой долг – хранить любовью того, кто на куртинах ежедневно подставляет грудь под стрелы врагов?