Маргита Фигули - Вавилон [litres]

Она смотрела перед собой в темноту, и счастливая улыбка озаряла ее лицо.

Тени подземелья простирались вокруг, недвижны, словно столпы загробного царства.

Нанаи перевела взгляд на ладонь, но, к ужасу своему, обнаружила, что нечаянно просыпала большую часть смертоносного порошка в лужицу, куда стекала сырость из-под ложа мертвеца. Может, для слабой женщины хватит и того немногого, что осталось?

Она запрокинула голову.

– Помни, великий мой, возлюбленный мой, прекрасный мой, смерть не разлучит нас, ибо любовь сильнее смерти… – и поднесла ладонь к губам.

Мысленно она прощалась со всем, что было дорого ей в этом мире. Взору ее разом предстали истерзанная войной Вавилония и языки пламени, в котором нашел свою погибель отец.

Приложив ладонь к губам, Нанаи еще раз остановила взгляд на пленном персе. Невыразимая боль стеснила ее грудь. Ведь она сама два года назад сделала первый шаг к ужасной развязке. В памяти Нанаи всплыли слова, сказанные Устигой той ночью в подвале дома на опушке Оливковой рощи. Конечно, это был прекрасный и благородный человек, но он стал жертвой бессмысленной ненависти и распри между людьми. И вдруг Нанаи поняла, что ни она, ни Устига не виновны в зарождении этой ненависти и розни, и не будь смертельной вражды меж племенами, они сумели бы найти общий язык.

– Князь, – изнемогая, жалобно прошептала она.

Вдруг голова Устиги качнулась, упала набок, веки приоткрылись, и мутный взгляд скользнул по лицу Нанаи.

– Князь! – вскрикнула Нанаи, задрожав.

Узник судорожно вздохнул и снова закрыл глаза.

– Ты жив… – негромко проговорила Нанаи, и ладонь со смертоносным порошком бессильно упала.

Устига слышал ее голос, но был так слаб, что не смог выговорить ни слова.

– Ты жив… – повторила она, точно благодаря его за величайшее благодеяние. – Воистину, любовь сильнее смерти.

Эти слова шелестом донеслись до его слуха, Устига опять впал в забытье…

А в это время мнимый царский певчий стоял на террасе башни Этеменанки и на глазах у верховного жреца Исме-Адада изо всех сил натягивал тетиву, целя в сторону персидского лагеря. На стреле была надпись: «Видел Устигу в темнице Набусардара. Дни его сочтены. Поспеши, Кир, царь мой».

Тот, кто теперь вместо семиструнной лиры держал в сильных руках натянутый лук, волею богов носил имя Элос.

После прихода Нанаи в борсиппский дворец Набусардар распорядился освятить куст игольчатого аканта.

Восхищенный формой растения, скульптор Гедека украсил двери, ведущие в покои Нанаи, гипсовым изображением ощетинившихся соцветий и колючих листьев. Кроме того, увлекшись, он вылепил четыре колонны в виде акантовых колосьев и велел расставить их на террасе в том крыле, где находились комнаты Нанаи. Перед ними в бассейнах сверкали ослепительной красотой чашечки белоснежного лотоса, покоившиеся на плавучих листьях, словно заколдованные красавицы на глади озерных омутов. Решетчатый навес террасы был увит буйно разросшимся плющом, а по краям раскинулась крупноцветная чемерица; тут же тянулись ряды наперстянки с желтыми и пурпуровыми колокольцами, покрывавшими весь стебель. В укромных нишах росла жимолость, которая наполняла покои своим благоуханием. Десятки редких кустарников, трав и цветов покрывали небольшое пространство террасы.

Но наибольшей заботой дворцовых слуг удостаивался именно ощетинившийся колючками куст аканта, его высокие стебли обступали садовую мраморную скамью, подножие которой было искусно оковано бронзой. Горькие минуты одиночества Нанаи коротала на этом ложе, внимая шелесту южного ветерка в цветнике и воплям демона войны за городскими стенами.

Игольчатый акант должен был послужить щитом и мечом дому Набусардара. Под его защитой Нанаи, как и другим обитателям дворца, предстояло переждать грозную пору войны и наступление мирных дней встретить под знаком терпения, любви и веры.

Но однажды поутру Тека заметила, что верхушки аканта чахнут. Кто-то из демонов коварно подстерегал счастье, которое берег в своей цитадели непобедимый полководец. Весть об увядании священного куста встревожила всех обитателей дворца.

Несчастье нависло над домом Набусардара.

Все началось с того утра, когда чудной певец явился звуками своего инструмента развеять грусть возлюбленной хозяина и так заворожил ее своими колдовскими чарами, что та согласилась спуститься в злополучную темницу к пленному персу.

Оказав дьяволу эту небольшую услугу, певец выскользнул за дверь, перебросился словцом со стражниками, взбежал по лестнице и, минуя княжеские покои, устремился к нижнему двору.

На левом крыле лестницы, сложенной из розового песчаника и украшенной гигантскими изваяниями сидящих львов из светло-серого камня, он лицом к лицу столкнулся с запыхавшейся Текой – прислужница разыскивала начальника дворцовой стражи, чтобы сообщить ему о происшествии в подземелье.

Певец не свернул с дороги и, когда Тека подняла кулаки, ударил по струнам.

– Ой! – вскрикнула рабыня, отшатнувшись.

Бренча лирой, музыкант сбежал по ступеням, на вертикальной плоскости которых камнетесы высекли сцены из жизни охотников и лесных зверей.

Тека глядела ему вслед. Он прошел под могучим, развесистым тысячелетним дубом, символизировавшим силу рода Набусардаров, нагло прошагал мимо стражников и скрылся за воротами.

Не найдя начальника стражи, Тека бросилась назад в подземелье, чтобы увести оттуда хозяйку дома.

Ее охватило предчувствие чего-то непоправимого.

Она распахнула дверь темницы, но после ослепительного летнего солнца в первую минуту ничего не увидела.

– Госпожа! – позвала она.

Ни звука в ответ.

Глаза ее понемногу свыкались с темнотой, и среди мрачных стен Тека различила на соломенной подстилке две фигуры.

Сперва она увидела Устигу, неподвижно скорчившегося на своем одре. Над ним, приложив ладонь к пылающему лбу князя, стояла на коленях измученная Нанаи.

– Что это? – в испуге проговорила Тека.

Едва сдержав крик, она послала одного из стражников за дворцовым лекарем и наказала солдату держать язык за зубами, но прежде чем явился премудрый лекарь Сирру-Асум, слуги столпились у входа в подземелье, выспрашивая, что случилось.

Тека была сама не своя:

– Неужто мертв?

– Нет, он жив, – ответил Сирру-Асум. – Но у него корчи. Он совсем обессилел.

Тут он заметил лежавший возле подстилки мешочек. Лекарь поднял его и высыпал на тыльную сторону ладони остатки содержимого.

– Яд, – обомлела Тека.

– Яд, и притом очень сильный. О Мардук, надеюсь, он не собирался отравить себя и избранницу Набусардара?

– Нет, мудрый Сирру-Асум, – подала голос Нанаи, – я сама хотела лишить себя жизни, чтобы спасти Набусардара от смерти, потому что, как открыл мне певец, если Устига уйдет в царство теней, вслед за ним суждено уйти и Набусардару. Я хотела, чтобы смерть моя стала для него искуплением, думала умилостивить богов, но руки у меня так дрожали, что я, как видишь, просыпала яд на землю, а того, что осталось, было слишком мало.