Маргита Фигули - Вавилон [litres]

– Будь благословен, Мардук, – прошептала Тека.

– Ты полагаешь, мудрый Сирру-Асум, что у князя всего лишь корчи? – в слезах спросила Нанаи.

– Все говорит за это. Мы положим его на носилки и перенесем наверх.

В дворцовом покое, куда его поместили, Устига очнулся с выражением печального и трогательного равнодушия ко всему, что предстало его взору. Он глубоко вдыхал свежий воздух, струившийся сквозь отверстие в потолке, и это был единственный знак теплившейся в нем жизни.

Треволнения последних дней так истощили Нанаи, что Сирру-Асум и ее уложил в постель. Она не помнила, приняла ли остаток яда, который высыпала на ладонь, решив отравиться. На всякий случай лекарь еще раз дал ей козьего молока с целебным отваром. Рука Нанаи дрожала, когда она пыталась поднять кубок со снадобьем. Губы ее были бескровны, глаза тусклы, долго не проходила слабость во всем теле.

Ожила Нанаи, когда лекарь, при ней вспомнив об Устиге, сказал, что Нергал не впустил его в царство теней; щеки Нанаи порозовели, просияли глаза.

Вскоре она стала подниматься с постели и выходить на террасу, обычно в сопровождении мудрого Сирру-Асума или жреца-учителя, брата Улу.

Однажды они стояли с благородным Улу среди газонов, засаженных ирисами, и смотрели на куст священного аканта с увядшей верхушкой.

– Страшно ли это знамение, брат Улу? – спросила Нанаи. – Боги наделили жрецов даром провидения, открой мне всю правду. Верно ли, что моему господину, великому Набусардару, угрожает опасность? Певец с семиструнной лирой пророчил ему смерть.

– Но ведь это не певец был, – с ласковой укоризной возразил Улу.

В глазах Нанаи отразилось недоумение.

– Не певец, а один из персидских лазутчиков.

– Элос?

– Быть может, и Элос. Его светлость непобедимый Набусардар приказал выследить его в Вавилоне. Переодевшись певцом, этот перс проник во дворец.

– О, горе мне, легковерной!

– Этот перс знал, что ты испугаешься за судьбу Набусардара, так оно и случилось. Но его светлость прощает тебя.

– Откуда это тебе известно, добрый Улу?

– Я сам принес Непобедимому весть о коварстве мнимого певца.

– Скажи, он очень устал от боев и сражений?

– У Непобедимого много забот, лицо его хмуро, глаза воспалены.

– Он потерял веру в победу?

– Веры он не потерял, но опасается, как бы войска не истощили друг друга настолько, что победителю не хватит сил увенчать себя лавровым венком.

– И долго еще продлится война?

– Кто знает, дорогая Нанаи! На внутренней стороне перстня, который оставил Устиге персидский лазутчик, мы обнаружили надпись…

– Надпись? – шепотом переспросила Нанаи, чувствуя, как ею снова овладевает слабость.

– «Мужайся, Кир близко!» – вот что написано там.

– Что это значит? – спросила Нанаи изменившимся голосом.

– Что персы задумали какое-то вероломство и верят в свой успех.

Ликуют горны, гремят барабаны, в воздухе реет походная песня. В эту смесь звуков вплетается гомон возвращающихся с поля дворцовых жнецов и жниц. Сверкают под солнцем серпы, горят в его лучах острия копий. Толпа все растет, обступая свиту верховного военачальника. Всадники с трудом прокладывают себе дорогу. Женщины бросают им цветы, плоды гранатового дерева, айвы, финики и тяжелые, роскошные гроздья винограда.

Наконец отряд остановился перед огромными воротами борсиппского дворца Набусардара.

Впереди воинов на статном скакуне ехал сам Набусардар в шлеме с гребнем. Верховный военачальник был чем-то озабочен, но сквозь тень на его лице просвечивала ласковая улыбка, с которой он обращался к ликующему народу.

Под звуки горнов и бой барабанов створы ворот распахнулись, и отряд въехал на просторный двор.

Набусардар остановился, подоспевшие конюхи подхватили брошенные им поводья, поглаживая верного коня по крутой шее.

А со второго двора уже спешили Тека и скульптор, из мастерских высыпали слуги.

Обрадованный такой встречей, Набусардар поздоровался со всеми и нетерпеливо обратился к Теке:

– Где же моя избранница?

– Твоя светлость найдет ее на террасе.

Едва Тека произнесла эти слова, как стебли плюща раздвинулись и в нимбе позолоченных солнцем волос показалось лицо дочери Гамадана.

– Нанаи! – выговорил Набусардар и, словно подхваченный ветром, кинулся к лестнице, ведущей в верхние покои.

С замирающим сердцем устремилась девушка ему навстречу. Легкокрылым мотыльком, легким облачком летела она, едва касаясь ступеней. Мысли ее звенели, точно веселые бубенцы потешников. Любовь раскрыла свои лепестки, обнажив ликующее сердце Нанаи.

Она подбежала к нему и обвила его шею.

Набусардар обнял ее и крепко прижал к груди. Обеими руками гладил он ее волосы, вплетая пальцы в их пряди.

– Нанаи, дорогая, любовь моя, жизнь моя…

– Благословение Энлилю – ты вернулся… – проговорила она.

– Любовь моя, жизнь моя… жизнь моя, любовь моя, – шептал он ей в лицо, не зная, какое из этих слов вернее выражает переполнявшее его чувство. Вдруг он запнулся: – Это правда, будто Устига хотел лишить тебя самого прекрасного, что есть на свете, и дал тебе яд?

– Я обо всем расскажу тебе, мой милый.

Обнявшись, поднимались они по лестнице, и Нанаи тихонько исповедовалась ему:

– Как-то во дворце появился незнакомый человек. Он назвался певцом и сказал, будто ты послал его ко мне. И я по глупости и со страху поверила его вздорным предостережениям. А когда увидела Устигу в корчах, то решила, что он умирает, и испугалась, неразумная, как бы боги в отместку не отняли жизнь и у тебя. Я хотела смирить гнев богов и спасти тебя ценою собственной жизни, принять яд. Устига говорил, что у него в поле зашит мешочек с ядом. Но я не по его понуждению, а по своей воле хотела уйти в царство теней. Да только боги судили иначе: оба мы живы и я могу обнять тебя. О, я могу обнять тебя и смиренно прошу – будь милосерден к Устиге.

– Ты все еще любишь его, Нанаи? Сильно, сильнее, чем Набусардара?

– Одного тебя, мой победитель.

– Только потому, что я победитель? А что, если бы им стал Устига, – кого бы ты избрала тогда?

– Клянусь незапятнанной честью рода Гамаданов: что бы ни случилось – я буду любить одного тебя.

– Ты произнесла это с такой грустью, Нанаи, любовь моя…

– Я говорю это с грустью, потому что многое из того, с чем сталкиваемся мы на дороге жизни, нам неподвластно. Страдания персидского князя заставляют меня страдать, хоть я и понимаю, что ты держишь его в заточении как недруга Вавилонии и не вправе выпустить, пока мы враждуем с персами. Но прошу тебя об одном, Набусардар, не отправляй его обратно в подземелье! Там ужасно, там слишком ужасно даже для убийц и диких зверей. Оставь его в верхних покоях. Пусть и у него будет немного свежего воздуха и солнца.