Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

Лисбет вызвалась сопровождать брата, быть возле него даже на положении экономки. Это ее решение растрогало Рембрандта. Однако важнее было то, что и отец, и брат Адриан обещали всяческую помощь.

— Раз ты решился, — сказал отец, — будь настойчив до конца. Не пасуй.

— Я поддержу тебя, — сказал Адриан.

Его жена Антье согласно кивала.

Итак, вперед, на берега Амстела!

— Старина, — обращается Рембрандт с кушетки к Рембрандту на стене, — кажется, ты запамятовал доктора Тюлпа. А ведь он, его труп, его младшие коллеги повели тебя к вершине.

— Труп доктора Тюлпа?

— Не придирайся к словам. Я хотел сказать, что доктор Тюлп стоял у анатомического стола. А труп был некоего чудака, умудрившегося умереть прежде времени.

— Как это — умудрившегося?

— А так. Человек должен жить и жить. Жить, чтобы делать дело, которое ему предначертано. Доброе дело. А ежели нет — то, значит, чудак, который не сумел жить, сыграл в ящик, как говорят грузчики Роттердама.

— Так что же? Речь идет о твоем восхождении?

— Именно, старина, именно!

Из разговора в Гааге. Апрель, 1984 год.

— Знакомая с детства картина: восемь человек у трупа в анатомическом театре. Доктор Тюлп, известный амстердамский ученый, собрал своих коллег и говорит о врачевании. Не просто говорит, но показывает на трупе что и как. Кто не знает теперь «Анатомии доктора Тюлпа»? Картина писана в 1632 году, вскоре после переезда господина Рембрандта на берега Амстела, то есть в Амстердам…

— Простите, в чем заслуга доктора Тюлпа?

— Он нашел Рембрандта. Не без рекомендации Гюйгенса. И заказал ему групповой портрет. На свой риск. Он оценил талант Рембрандта. Разве этого мало?

— Но были «Анатомии» и прежде… Других мастеров.

— Были. Однако суть в том, что Рембрандт написал людей, преданных своему делу и желающих послужить человеку. Тюлп помог в этом благородном начинании. Он угадал, с кем имеет дело…

— Вот что, — сказал доктор Тюлп, помыв руки и беря с круглого столика предложенный ему бокал вина, — я не нахожу у вас воспаления. Слава богу! Однако прописываю вам постель, тепло в комнате и эту настойку, которую вы уже принимаете.

Константейн Гюйгенс надел халат, отороченный мехом, уселся в глубокое кресло.

— Кстати, вы можете проводить в кресле несколько часов, но остальное время — в постели, — продолжал доктор, оправляя резким жестом коротко остриженную бороду.

Гюйгенс пожаловался на боль в горле.

— Это от натужного кашля, — пояснил доктор. — Главное — нет воспаления. Жар спал. Это хороший признак.

— А как с чумой в городе? — спросил Гюйгенс.

— Идет на убыль. Вчера умерло двадцать пять. Сегодня я навестил пятерых. Думаю, что трое из них выживут… — Доктор успокоил больного: — Перед тем как явиться к вам, я выкупался, сменил одежду, окурил себя как следует. Ванна с уксусом — хорошее предохранительное средство.

— Какие еще новости?

— Особенно никаких! Да! — доктор оживился. — Помните, вы говорили мне о некоем молодом мастере ван Рейне? Ван Рейне из Лейдена.

Гюйгенс на минуту задумался.

— Разумеется! — вспомнил он. — Это единственный достойный внимания живописец в Лейдене. Сваненбюрг постарел, однако и в более молодые годы был посредственным мастером.

— Так вот, господин Гюйгенс, ваш молодой живописец обретается здесь, в Амстердаме. Он поселился на Блумграхт, недалеко от Западной церкви. У него своя мастерская и даже свои ученики.

Господин Гюйгенс сказал, что видел художника в его неказистой мастерской близ Рейна. Сначала подумалось, что тщеславный мельник, отец художника, решил взойти на более высокую социальную ступень. Однако выяснилось, что это совсем не так.

— А как? — поинтересовался доктор.

— Все оказалось проще. Дело в том, господин Тюлп, что отец художника, сказанный мельник, хотел отличить свой помол солода от других. Его фантазия не шла далее ближайшей реки. И он написал на своих мешках свое имя с прибавлением «ван Рейн». Если бы рядом текла река Амстел, он стал бы «ван Амстел». Только и всего!

— Любопытно… Так вот, господин Гюйгенс, мне рекомендовали его как талантливого художника.

— Кто же?

— Кажется, молодой торговец картинами Эйленбюрг. А может, доктор Бонус. А вот почему Бонус — я не припомню. Наверное, все-таки Эйленбюрг. Такой услужливый, ловкий торговец. И живописец к тому же.

— Если даже он ловок, — сказал Гюйгенс, — здесь нет никакого обмана. Если, разумеется, этот самый ван Рейн не пошел вспять в своем развитии. Но даже один его шаг вперед — это движение в хорошем направлении. Не удивлюсь, если он прославится на весь Амстердам. Да, да, я не шучу!

Доктор налил вина — себе и Гюйгенсу.

— Я скажу вам, господин Гюйгенс, чем вызван мой интерес к ван Рейну. Мне захотелось заказать кому-нибудь из способных мастеров групповой портрет…

— Это отлично сделал бы господин Хале из Харлема. Вы бы ничем не рисковали при этом.

— Нет, это невозможно. Для этого пришлось бы всем нам ехать в Харлем. Или же приглашать сюда мастера, обидев местную гильдию живописцев.

Господин Гюйгенс сказал:

— Вы правы, доктор. Вам пришлось бы иметь неприятное дело со всем цехом маляров и живописцев.

Доктор объяснил:

— Есть еще трудность: вдруг художник захочет нарисовать и труп. Ведь это же анатомия! Не всегда можно найти труп бродяги, а тем более казненного преступника. Вам, наверное, известно, как маялись в свое время Арт Питерс или де Кейзер. Они подолгу ждали трупа… Но так или иначе я буду рекомендовать коллегам ван Рейна.

Гюйгенс сказал:

— Вы правы по всем статьям, доктор. Я попытался вселить некий скептицизм в вашу душу. Но, говоря откровенно, вы не ошибетесь, если закажете портрет именно ван Рейну. На вашем месте я поступил бы именно так.

Доктор поднялся.

— Спасибо за совет. Я им воспользуюсь при первом же случае… Я навещу вас завтра. Только я хотел бы быть уверенным, что вы после моего ухода ляжете в постель. Без промедления.

— Обещаю, доктор.

— Стало быть, не надо просить госпожу Гюйгенс, чтобы она проследила за этим?

— Я даю слово.

Доктор Тюлп откланялся, перед самым уходом задержав взгляд на выражении лица Гюйгенса.

— Выздоравливайте, господин Гюйгенс. Да поскорее. Тем самым вы очень порадуете нашу гильдию…

Ян ван Флит говорил Фердинанду Болу в пивной:

— Наш учитель будет доволен…

— Чем?

— Этого все-таки повесили. Разбойника Адрианса.

— Не слыхал. — Бол отхлебнул пива. — А при чем здесь господин ван Рейн?

Ван Флит удивился:

— Как при чем? Это значит, что дело с групповым портретом врачей пойдет на лад. Говорят, что доктор Тюлп хочет, чтобы гильдия заказала портрет именно нашему учителю.