Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

Пращник тряхнул мешочкам, подвязанным к поясу.

— Берите эту миску, эти кувшины, эти чаши, — приветливо сказал харчевник.

Его жена улыбалась во весь рот — сытая толстая баба.

Гэд нагрузился, как положено бравому воину, его примеру последовал Бармокар, предварительно выложив монеты.

— На здоровье! — крикнул им вослед харчевник.

— Не обижайте Рутту, — добавила его уважаемая супруга — сводница, каких свет не видывал.

Муж буркнул:

— Подкладываешь девицу и сама же даешь прекрасные советы.

— Этот Гано Гэд — парень не промах. Он и без моей помощи кого угодно завлечет.

— И тебя, что ли?

Пухлое лицо сводницы расплылось и стало похожим на сагунтский хлеб, который только что вытащили из печи.

Когда пращники выложили на дубовый стол свое угощение, Рутта удивилась:

— Куда так много!

От природы она была расчетлива, и, по ее мнению, незачем тратиться, когда в этом нет особой нужды.

— Я стою не так дорого, — пошутила она.

Бармокар строго взглянул на нее:

— И про эти шутки забудь.

Магон попивает вино, удивляется. Есть чему удивляться…

Пошел восьмой месяц осады Сагунта. Подумать только — восьмой! А ведь казалось… Впрочем, ничего не казалось: Ганнибал шестым чувством понимал, что Сагунт — не простой орешек. Но, говоря откровенно, шестое чувство — сплошная отговорка для неудачников. В бою положено опираться на пять чувств, а не на шестое или там седьмое. Это мудрецы-болтуны придумали какие-то особые чувства. Вот Миркан Белый предупреждал… Верно, предупреждал… Однако предупреждать — это его специальность. А что ему делать, если не предупреждать? В противном случае кому он будет нужен со всеми его звездами и прочей чепухой?

Дай, Ваалхаммон, памяти! Стало быть, так: самое начало похода на Сагунт. Что же было вначале? Да! Как обычно, старика Миркана вызвали к брату. Магон был при этом разговоре.

— Я иду на Сагунт, — с места в карьер объявил ему Ганнибал.

Миркан вовсе не удивился: о Сагунте говорили давно, и в первую очередь — сам Ганнибал. Поэтому Миркан спокойно воспринял эту весть.

— Что ты скажешь? — нетерпеливо вопросил Ганнибал. Беседа, как всегда, происходила поздним вечером, когда все живое уже спало, а небо обильно украсилось звездами. Напомним: иберийское небо в это время черное-пречерное, отчего звезды кажутся ярче, чем они есть.

— Скажу вот что… — Старик потер лоб, словно пытался собрать воедино разрозненные мысли. — Скажу так: сагунтцы — народ сложный, их действия часто бывают неожиданными. В Сагунте много греков из Афин. Это, доложу тебе, может серьезно осложнить дело. Ведь они горазды на всякие выдумки. На хитроумные — особенно. — Миркан жестом остановил Ганнибала, который попытался перебить его. — Сейчас закончу. Всего два слова еще. Значит, так: действия твои против карпетанов и ваккеев принесли тебе немалую славу. Твои воины кое-что намотали себе на ус. И это все в твою пользу. Запомни: сагунтцы — не олкады.

Ганнибал потянулся за мечом, разыскал припрятанное куриное перышко, подбросил перышко кверху, подул на него, и оно поднялось еще выше, чтобы начать затем плавное падение. Брат вытянул руку с мечом. Вот перышко коснулось меча и раздвоилось.

— Видишь? — торжествующе произнес Ганнибал.

— Да, меч у тебя острый.

— Острее бывает?

— Пожалуй, нет.

— Вот так я поступлю с Сагунтом.

Старик недоверчиво поглядел на меч.

— Не веришь, Миркан?

В ответ молчание.

— Не веришь, спрашиваю? — повысил голос Ганнибал.

Миркан Белый поведал некую вавилонскую притчу про богатыря, который слишком надеялся на свою силу. Этот богатырь повстречался с другим богатырем из Великой пустыни и был повержен. И не потому, что оказался слабее. Нет, он не рассчитал мощь противоборствующую, пошел грудью вперед, напролом, позабыл о хитрости и поплатился жизнью.

— Дурак был твой богатырь, — проворчал Ганнибал.

— Я бы не сказал. Повторяю: он слишком понадеялся на свою силу.

Ганнибал обошел старика, оглядел его со всех сторон. Немощь была налицо. Физическая. А какова сила духовная? Война — не только сила мускулов. Война — это и сила ума, сила мысли, сила духа… Эта истина была хорошо известна, например, афинянину Периклу, Македонцу. Хорошо понимают это и римляне. Эти хитрые лисы давно оценили силу ума, впрочем, как и силу мускулов. Покойный Гамилькар не раз поучал: «Только гармоничное сочетание силы ума и силы мускулов приносит счастье полководцу». Ганнибал усвоил эту истину сызмальства, он следует ей, не отступает от нее.

— Так что же сагунтцы, Миркан?

— А вот что: они сидят за прочными стенами. В случае нужды могут совершать дерзкие вылазки. Есть у них одно явное преимущество: они обороняют свой дом…

— Так, уважаемый Миркан, так… Продолжай…

— Если смотреть на нас с сагунтской стены, мы — нападающие недруги, мы идем разорять их теплое гнездо. Эта мысль доведет их до отчаяния. А это, в свою очередь, утроит напряжение мускулов, подымет дух.

— Из твоих слов можно заключить, что они считают нас разбойниками? — Ганнибал стоял перед стариком, заложив руки за спину, медленно поднимаясь на носки и так же медленно опускаясь на пятки, будто готовился к прыжку. Богатырь — ноги сильные, плечи широкие. Ничего не скажешь: рожден для ратных дел…

— Вполне, — произнес Миркан Белый. — В их глазах мы — разбойники. Самые настоящие.

— А в моих — холуи они римские, жалкие подпевалы, шавки задиристые. Вот они кто!

— Я говорю только то, что думаю.

— Верно, говори, говори…

Еще немало неприятного наговорил Миркан. Ведь позвали его именно ради этого: чтобы говорил то, что думает, говорил не кривя душой. Поддакивающих вполне достает. Пусть малоприятен этот Миркан, тем не менее слова его заставляют думать…

И вот, спустя восемь месяцев с того памятного разговора с Мирканом Белым, брат топчется у стен Сагунта. Мало того: эти негодяи ранили его, самого Ганнибала! Кто-то ловко метнул дротик, и железо вонзилось прямо в правую ляжку. Пришлось слечь, лечиться, приостановив все военные действия против сагунтцев.

А эти римляне поспели-таки: прислали послов. Почему, спрашивается? Разве не знали они, кого против кого науськивали? Эти лисы сделали вид, что желают только восстановить мир, уберечь Сагунт от бедствий войны. С каких это пор римляне стали заботиться о ближних? Не проще ли вообразить, что им дорога своя шкура, и только своя. А Сагунт — просто так, мелкая монета в их грязной капитолийской политике. Эти дурни, сагунтцы, полагают, что за их спиной — верные друзья, защитники добрые. Как бы не так!

Прихлебывает вино Магон и прикидывает: что и как будет с Сагунтом — до и после решительного штурма?