Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

Ганнибалу сообщили, что Миркан Белый, великий звездочет, умирает.

Командующий находился в своей походной палатке. Был холодный вечер, высоко в небе сияла почти белая луна. И свет падал на землю белый-белый. От этого и тина казалась не зеленой, а желтоватой, и местность, насколько хватало глаз, выглядела умирающей…

— Что? — спросил командующий, точно его, сонного, вдруг растолкали.

— Господин великий, умирает Миркан.

— Какой Миркан?

— Белый, великий господин.

— Кто ты сам?

Вестник был человек молодой, чистый, точно из бани, и в чистой одежде военного жреца.

— Я недостойный помощник Миркана Белого.

— Что с ним?

— Годы его немалые, а воздух здесь гиблый…

Ганнибал вспыхнул:

— Ври, да не завирайся, сосунок дикой собаки! Где ты нашел гиблый воздух?

Молодой жрец опешил, попятился к пологу.

— Стой, тебе говорят! — Ганнибал чуть не подпрыгнул. — Запомни, собачий сосунок: нет здесь гиблого воздуха, как нет гиблых мест! Умирает тот, кто умирает по своей глупости, по дурости, по наивности, наконец! Умный и смелый никогда не умрет, не сразившись с врагом. А где враг? С кем идет сражение? Скажи мне! Кого поразил римский меч? Кого уложил римский пращник? Кому проломили череп римской катапультой? Ага, молчишь? Не знаешь? И не можешь знать! Ибо нет врага поблизости, мы идем своей дорогой. Понял?

Жрец упал на колени. Слезы текли по его щекам. Хотел было сказать что-то, да не мог: в горле застрял ком.

Командующий брезгливо отвел глаза в сторону, он тяжело дышал и не знал, куда девать руки — то ли их за спину убрать, то ли на груди скрестить. Понемногу он задышал спокойнее. Спросил, не глядя на жреца;

— Где он?

— Недалеко. За холмом.

— Заболел, что ли?

— Третьего дня. Его лихорадило.

— С чего это?

— Внутренний жар, господин великий.

— А откуда жар?

— Победила желчь, господин великий. Вода отступила от сердца, и тут занялся внутренний жар.

— Да, — проговорил Ганнибал, — это похоже на правду. Веди меня к нему!

Жрец приподнялся и не разгибаясь пропустил вперед командующего.

— Сюда, по этой тропинке, господин великий, — сказал он.

Впереди и сзади Ганнибала уже шагала личная охрана — тяжеловооруженные гвардейцы. Тропинка была узкая, не топкая. Она вела к холму, поросшему кустарником, огибала его. При лунном свете она выглядела так, точно ее посыпали бледно-розовым мелко битым кирпичом.

— Здесь он, — проговорил жрец, склонившись в три погибели.

В двух шагах по левую руку блеснул теплый огонек, показалась островерхая палатка, чужеродная на фоне дикой поросли.

Резким движением Ганнибал откинул полог и вошел в палатку. Осмотрелся — где он?.. В глубине — окруженная неяркими светильниками широкая постель.

— Оставьте нас, — буркнул командующий.

— Это ты? — раздалось из постели.

— Миркан, ты решил болеть? — участливо спросил командующий, присаживаясь на краю постели, устланной шкурами телят. На лицо его падал оранжевый свет ближнего светильника, сладко коптившего деревянным маслом, и старик выглядел отлитым из бронзы.

Больной ладонью защитил глаза от света.

— Значит, ты? — произнес он.

— Я, Миркан… Что с тобой?

— Ничего особенного, господин великий… Просто всему есть конец…

— Как? — испугался Ганнибал. — О чем ты, Миркан?

— О себе, разумеется… Читал я в одной умной вавилонской книге, что человек может и должен жить дольше черепахи…

— Черепахи? — брезгливо спросил командующий. — Это которая ползает, когда надо бежать? На брюхе ползает…

— Да, — произнес старик, — дольше этой самой черепахи. Но вот беда: не может человек ползать. Он бьет нетерпеливо копытами, точно конь. Тебе нет еще и тридцати, а я прожил чуть ли не трижды тридцать… Это немало, господин великий…

Ганнибал мрачно уставился в леопардовую шкуру под ногами. И внимательно слушал Миркана Белого.

— Я пил снадобья, приготовленные на диком меду, сваренные вместе с диким орехом и желчью телки. Я пил это целительное снадобье в тот час, который предписывали египетские врачеватели глубокой древности. Я это делал, точно соблюдая все их предписания, все их советы. Ты вправе спросить: Миркан, почему ты так дорожишь своей жизнью?..

Старик замолчал. А Ганнибал ждал продолжения его речи.

— Спроси же, господин великий.

— Что спросить, Миркан?

— Почему я хочу жить…

— Ах да! — Ганнибал махнул рукой, словно бы упрекая себя за непонятливость. — Так вот, Миркан: почему ты дорожишь своей жизнью?

— Отвечу, господин великий… — Старик протянул костлявую пожелтевшую руку к кувшинчику. Выпил снадобье. — Дело простое… Не хотел оставаться во льдах. Надо было многое терпеть, чтобы не умереть. Я должен был жить, чтобы не унывали другие и прошли сквозь снега…

И снова замолчал… Дышал тяжело, прерывисто, будто в гору взбирался. Ганнибал взял его руку в свою — она была холодная. «Просто озяб», — решил командующий. Бережно положил ее под шкуру, укрыл ее, чтобы потеплела, ибо это был еще не смертный холод. Это была старческая зябкость…

— Послушай, Миркан…

Старик повернул к нему голову.

— Ты меня хорошо слышишь?

— Хорошо.

— Я знаю: ты все разумеешь. Ты очень мудрый. И у меня к тебе одна просьба. Одна-единственная…

В голосе командующего зазвучали нотки предельного волнения. Волновался человек, который никогда не волновался. То есть никто не замечал его волнения, чувства его оставались в глубине его души и редко прорывались наружу. Только гнев имел право покидать те таинственные глубины. И гнева своего, если гневался, никогда не скрывал: пусть узнают те, которым он предназначался.

Старик снова поднес к губам заветный кувшинчик.

— Миркан, сделай все, призови на помощь всех богов, чтобы выздороветь и показаться моим воинам. Многие из них уже погибли в этих болотах. Я говорю: они погибли по глупости, по своей вине. И с них по справедливости надо бы взыскать, но их нет в живых. А что возьмешь с мертвого? Ты должен жить, Миркан! Сделай для этого все! Ты меня слышишь?

И откуда-то, с опозданием, словно со дна колодца донеслось хрипловатое:

— Слышу…

— Мне, Миркан, очень нужна твоя жизнь сейчас. Как никогда. Дело идет — страшно сказать! — о жизни или смерти нашей. Нет, не о моей или твоей, но всего Карфагена. Этим могут рисковать они, в Карфагене, а я не могу. Мне слишком многое завещано отцом моим Гамилькаром…

— Знаю, знаю, господин великий…

— Так ты выполнишь мою просьбу? — Голос командующего дрогнул.

— Какую, господин великий?

— Не умирай.

— Как? — Старик попытался привстать, но рухнул на подушку — пуховую, в два раза больше обычной. И почти утонул в ней.

— Вот так! — Ганнибал становился нетерпеливым. — Я должен дать сражение. Может быть, на берегу Тразименского озера. Понимаешь? Это будет последнее большое сражение. Представь тебе, что остается до Рима. Мы спустимся по долине Тибра и вонзим кинжал в сердце мерзкой державы. Мы же совсем рядом! До Рима рукой подать! Нужно одно сражение. — Ганнибал воодушевился. — Пусть Фламиний ведет свои легионы к озеру. Я только этого и жду. Я сам выберу место для боя. Я покажу римлянам нечто, и им станет жарко. Так жарко, что нам останется только одно: шагать парадным маршем до Рима. По моим сведениям, Фламинию посланы подкрепления. Гней Сервилий Гемин хочет помочь ему? На здоровье! Пусть шлет сюда легионы. У нас достаточно рук, чтобы перемолоть и его легионы. Побольше бы сюда римлян! Не скоро отыщется место более подходящее для римских могил, чем это Тразименское озеро! Я это предвижу, и у меня чешутся руки. И ты должен быть свидетелем всего этого, ты своей жизнью должен воодушевлять моих воинов, а не удручать их своей бесполезной смертью в столь неподходящий час. Понял меня?