Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Видела.

— А ежели и со мной стрясется такое?

Она не стала успокаивать. Она была сильная и в рассуждениях, и в любви. Она сказала:

— Все может быть. Ведь нашей судьбой повелевают боги. Не мы властны над нею, а они, боги.

Он задумался. И тут заметил, что становится темно, что костер теряет яркость, пламя оседает, вместо того чтобы рваться кверху.

Бармокар живо подложил в костер целую охапку колючих сучьев. И оборотился к Рутте, чтобы продолжить разговор. Но почувствовал ее горячее дыхание возле своих губ, увидел ее глаза — сверкавшие огнем совсем, совсем близко.

— Ты нужен мне, — прошептала она, — и нет мне никакого дела ни до хвороб, ни до смертей. Пусть умирают недотепы.

И, не давая опомниться, снова прильнула к нему…

— Теперь я — греческая губка, — признался он.

— И я, пожалуй, — сказала Рутта.

— Может, позовем его?

— Зови, — смеясь, согласилась иберийка.

Гано Гэд откликнулся немедля. Появился злой, колючий. Живо примостился у костра. Хмыкал и громко чмокал губами.

— Замерз? — спросил Бармокар.

— Я? — Гэд пожал плечами. — Где мне мерзнуть? Там такая теплынь, благоухают розы…

— Сердишься? — Рутта похлопала его по спине. — Гано, ты хороший товарищ. Ты спас мне жизнь, а заодно и ему.

— Вам бы только по земле кататься… — проворчал Гэд.

— Правду говоришь. Что делать, если нет постели?..

— Пей да дела своего не забывай, — сказал весело Бармокар.

— Какое теперь у нас дело? — Гэд заскрежетал зубами.

— Погляди на него! — воскликнул Бармокар. — Кто лез в драку? Кто звал с собой? А теперь нос повесил?

— Не повесил… Но повешу…

— Это почему же, Гэд?

— Все потому же.

— Если тебе нужна Рутта — разговор будет особый.

— Никто мне не нужен. И сам себе тоже не нужен.

— Это он с холоду. Озяб он, — участливо произнесла Рутта. — Поддай огня, Бармокар!

Тот послушно исполнил приказ. Языки пламени взметнулись кверху. Даже жарко сделалось.

— И вина мне… Если осталось…

— Этого добра предостаточно, — прихвастнул Бармокар и полез в мешок.

Все трое выпили поочередно. Дольше своих друзей пил из глиняного горлышка Гано Гэд. Пил с остервенением, с желанием напиться, и как можно скорее. Кувшин не вернул хозяину, зажал в руках, облизывал губы, словно меда наелся.

— Не много? — осторожно спросила Рутта.

— Нет, — ответил за друга Бармокар. — Он крепкий.

— Нет, — жестко возразил Гэд. — Теперь не крепкий. Я совсем не тот!

— То есть как это?.. — подивился Бармокар.

— Очень просто! Был Гэд, и нет Гэда! Вам это ясно?

— Мне, например, нет, — сказал Бармокар. Он сидел поджав ноги, подражая старым ливийцам — большим любителям костров и циновок.

— Что неясно, Бармокар?

— То, что происходит с тобой. Можно подумать, что только тебе худо. А ты позабыл, как я совсем недавно чуть не окочурился? Позабыл?.. Рутта, разве не он уговаривал нас идти в этот поход? Не он? Может, кто-нибудь другой?

Рутта сказала:

— Я пошла по своей воле. И не жалею.

— Тебе — что? — Гэд сердито махнул рукой.

Наверное, там, у входа в пещеру, Гэда посетили невеселые мысли. И в голове у него все смешалось. Не может же опытный пращник менять свое мнение о войне из-за того, что вдруг стало тяжело на этих дурацких болотах. Военное счастье переменчиво, и настоящий воин должен это понимать и духом не падать. Раз уж случилось такое — надо выкарабкиваться…

Бармокар сказал:

— Гано, ты нуждаешься в утешении?

И вдруг неожиданный ответ:

— Да, нуждаюсь.

Гэд посмотрел на друга долгим, но пустым взглядом. «Не пьян ли?» — подумал Бармокар. А может, он все из-за нее, из-за Рутты? Ревнует, что ли? Вот он желтый какой-то, глаза не его, чужие, руками ухватил кувшин и не отдает… Жалко друга. И вот Бармокар говорит:

— А можно начистоту, Гэд? Скажи, что тебя грызет?

Гэд тряхнул головой и глубоко вздохнул:

— Ладно, скажу. — Гэд закашлялся, с трудом пришел в себя. — Кто говорил, что надо в поход? Я. Кто был уверен, что Рим быстро будет разгромлен? Я. Кто верил каждому слову командующего? Я. Кто соблазнил вас обоих в поход? Думаю, что я. А теперь говорю: доживу ли до завтрашнего дня? А почему не знаю? Да потому что муторно на душе. Потому что сердце чует беду. Допустим, что увижу рассвет. А дальше? Пусть доживу до следующей битвы. А дальше? Вы видели, как умирают люди на болотах? Видели, как спали они на трупах лошадей? Если кому-нибудь рассказать все это — не поверит. Клянусь всеми богами — не поверит! Мы пьем вино. Спасибо тебе, Бармокар! А какую воду мы пили? И что мы будем пить завтра? Я чувствую себя виноватым перед вами. Я втравил вас в эту беду. Вы спросите: а победа все-таки будет? Отвечаю: будет, но без… Нет, нет, вы увидите ее… Будет, но без меня. Это уж точно! А теперь дайте мне поспать в тепле до утра, а сами можете миловаться сколько угодно. Считайте, что здесь только вы и один… труп.

С этими словами Гано Гэд лег на теплую землю лицом к земляной стене и вскоре захрапел.

Бармокар сидел, словно оглушенный. Все в той же позе — поджав ноги по-ливийски. Рутта сказала:

— У нас есть еще время, чтобы жить и любить. До рассвета.

А Бармокар словно окаменел: пырни ножом, кровь не пойдет.

Ахилл — Лахету, привет и добрые пожелания!

Сколько прошло времени с того дня, когда написал тебе первое письмо из италийского похода великого Ганнибала? Не счесть дней и месяцев. Кажется, прошло целое столетие: ведь за моими плечами не только Альпы, но — что страшнее во сто крат! — болота по дороге в Этрурию.

Ты спросишь, мой далекий друг: разве не видали мы с тобою болот? Что с них особенного? Чем они страшнее снегов и льдов альпийских, о которых писал тебе?

Скажу без лишних слов, которыми иные поэты вышибают слезу из глаз своих слушателей: я и мои соратники побывали в подземном царстве. А ты восклицаешь: «Побывал, Ахилл, и остался жив?!» Да, побывал, но жив ли я, сказать затрудняюсь. Убей меня — не знаю.

Начну с того, что мошкара там размером, наверное, с воробья — во всяком случае, не меньше, ибо так жалить простой комар не в состоянии. Люди пухли от укусов, а ведь стояла зимняя прохлада. Неужели не имеют значения времена года? По-видимому, нет, если судить по тому, что я видел и что пережил.

Тот, кто, благодаря сочувствию богов, перенес укусы здешних комаров и прочих летающих разбойников, тот запросто мог утонуть в вонючей болотной жиже. А почему утонуть? — спросишь ты, ибо, по здравому суждению, надо держаться подальше от жижи. Но как держаться? Мы же ушли в болота, чтобы избежать встречи с римлянами. Мы спали на спинах павших лошадей, на каких-то грязных кочках. А во сне падали в грязь — от усталости и бессилия. Падали и задыхались в тине.