Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Это мы найдем, — сказал я. — Трудно жизнь вернуть, а заступ — дело нехитрое. Вон землю копают — найдем и мы заступ.

— А еще, — сказал Бармокар, — надо найти друга… Одного индуса…

— Такого маленького!

— Да, да! — обрадовался Бармокар.

И вот, милый мой Лахет, исполнили мы свой долг перед нашим другом, погребли отдельно от других на вершине холма, поставили камень — большой, грубый, солдатский. Потом сели мы под кустом и поели черствого хлеба с иберийскими солеными маслинами. И запили озерной водой.

— Что я скажу его матери? — шептал Бармокар.

А я посмотрел на него и подумал: «А что кто скажет твоей матери?» И в следующее мгновение спросил себя: «А моей матери?» Но вслух я ничего такого не сказал.

К вечеру на солдатских сходках было объявлено о великой победе у Тразименского озера: столько римлян убито, столько-то ранено, столько-то взято в плен, столько-то скрылось в позорном бегстве. Назывались многие тысячи убитых и пленных.

И каждый из участников этого похода решил, что с утра двинемся на Рим. А куда же больше? Ведь мы явились на италийскую землю не для того, чтобы пахать и сеять, а чтобы разрушить Рим и набить свою мошну. Так нам говорили. Так мы и полагали. Я спросил Бармокара, что думает он по этому поводу. Сказал, что думает именно так и не иначе. Мол, близок час, когда тяготы забудутся и все мы уплывем в Карфаген, исполнив танец на развалинах Рима. Но я не знаю, думал он так на самом деле или просто болтал…

Он горевал о своем друге, сказал, что есть у него одно дело и что вечером мы вместе отужинаем у костра. Не успел Бармокар отойти, как обращается ко мне один смелый и опытный пращник с таким же вопросом:

— Ахилл, это твой близкий друг?

— Да, близкий.

— А кем доводится ему некий индус, присматривавший за слонами?

— Такой тщедушный?

— Да, маленький.

— Они дружили еще там, в новом Карфагене. А что?

Этот пращник говорит:

— Я и подумал, что они крепко дружили.

— Ты не ошибся.

— Наверное, и ты знал индуса?

— Да, конечно.

— Послушай, Ахилл, мне передали плохую весть, и не могу не сказать тебе об этом. Приготовься услышать нечто удивительное.

Я, разумеется, насторожился: думаю, что это за новость такая, которая может ошеломить меня?

Этот пращник продолжал:

— Нынче во время боя некий римлянин убил из пращи индуса, который стоял на гребне холма. Как на таком расстоянии римлянин сумел поразить несчастного, который за неимением слонов сделался конюхом?

— Да, — сказал я, — многие поплатились жизнью…

— Это так. Но главное не в этом. Я скажу нечто, и ты подпрыгнешь от удивления.

— Я? От удивления? Что может быть хуже горькой вести о гибели нежного существа — индуса из далекой Индии?

— Может быть, — сказал пращник. — Ты давно знал индуса?

— С начала похода.

— И ты не замечал ничего странного?

— В чем?

— Не в чем, а — в ком?

Я сказал, что ничего такого не замечал. А что, собственно, должен был заметить?

— Когда индус упал — к нему подбежали воины. Камень попал в самый висок. И когда попытались обнажить грудь, чтобы растереть ее холодной водой, как это делают при глубоких обмороках, то выяснилось, Ахилл, что никакой это не индус.

— А кто же? — спросил я.

— Красивая женщина. Молодая совсем.

— Как — женщина?

— Вот так! Как положено женщине — грудь, прекрасные волосы, широкие бедра и всякое такое. Женщина в роли солдата! Что скажешь?

Я разинул от удивления рот.

— Значит, индус погиб?

— Да, его уже похоронили. Говорят, сам Ганнибал пришел посмотреть на нее — он не поверил, что женщина смогла преодолеть Альпы и дорогу в Этрурию.

— Ты меня поразил, — сказал я. — Индуса этого я знал потому, что был он другом моих друзей. А что сказал командующий, когда увидел женщину?

— Говорят, долго смотрел на нее. И не рассердился, что женщина оказалась в армии без его ведома. Он только сказал: «Героиня она. Вот какова доблесть наших женщин! Что же сказать о мужчинах?»

Я расстался с пращником и кинулся искать Бармокара. Его многие видели, и я побежал по его следам. Долго не мог найти. И кого бы ни спрашивал — каждый говорил, что видел только что, он должен быть где-то поблизости. Но где? Я обегал весь холм. Я искал его повсюду. Был на берегу озера. Его видели и здесь. Но где же он?

Искал до полуночи. Так и не нашел. Вернулся к своим. Многие видели, а след его простыл. Вдруг один говорит:

— Разве он не купался?

— Где? — спрашиваю.

— В озере.

— Когда?

— Вечером.

— Купаться в такую пору?

— Чепуха! — сказал сотник. — Он явится. Он часто являлся на рассвете. Отпрашивался, разумеется.

— А он отпросился сегодня?

Сотник сказал:

— Нет. — И это обстоятельство его смутило.

С того часа прошло несколько дней, милый Лахет, а Бармокара все нет. Наверное, погиб от чьей-либо руки или же утонул в озере. Так или иначе, в один день я лишился двух хороших друзей.

Когда я пишу это письмо — наша армия отдыхает. Скоро мы узнаем, куда мы пойдем, длинен наш путь или короток. Я пишу, а рука моя коченеет, и я принужден все ближе подвигаться к огню. Мне у огня тепло, но мои вощеные дощечки не очень любят тепло, прохлада им по душе.

Пишу, думаю о тебе и милом Аргосе и скажу так: несмотря ни на что — я надеюсь. Я тешу себя надеждой. Это моя великая надежда. Думаю, что Зевс не оставит меня без внимания и приведет к тебе с немалыми ратными успехами…

В палатке было прохладно.

— Опустите полог! — приказал Ганнибал. — Эта сволочная погода в печенках сидит.

— Опускай не опускай — зима свое берет, — сказал Магон.

Ганнибал прищурил глаз, тот самый, который уцелел. В другом так и не было света. И веки этого глаза словно бы окаменели, как на римской мраморной скульптуре. «Лоб чуточку посерел, — подумал про себя Магон, глядя на брата. — Это все от той проклятой простуды…»

Полководец был раздражен: раздражали его холод, надсадный кашель Нараваса, посапывание Бомилькара…

— Где эта гнусная подстилка? — проворчал Ганнибал, перебирая ногами под столом.

— Правее, правее, — сказал Магон.

— Вижу сам, что правее, — произнес Ганнибал. — А все-таки здесь холодно. Надо зажечь светильники.

Зажгли светильники. «Будет придираться ко всему», — решил Магон.

— Великие господа, — хрипловато начал Ганнибал, — хочу напомнить, освежить, так сказать, в памяти: после Тицина — победа при Требии, после Требии — разгром римлян на берегу Тразименского озера. Здесь не просто победа: тысячи римских трупов на поле битвы, тысячи утопленников в озере, тысячи пленных — тяжеловооруженных и всадников. Правда, части всадников удалось унести ноги — они бежали к Риму. Но и того, чего достигли мы, предостаточно, чтобы гордился нами весь Карфаген — от мала до велика. Может быть, я немного привираю? — Ганнибал наклонил голову набок и оглядел своих военачальников. — Привираю, да?