Курбан Саид - Али и Нино [litres]

– Да, – произнес он, – конечно же пойду.

– А ты знаешь, что можешь не идти? Мы, мусульмане, освобождены от воинской повинности.

– Я знаю и все же хочу воевать.

Парень вдруг совсем разговорился:

– Война – это хорошо. Я повидаю мир. Услышу свист ветра на Западе и увижу слезы в глазах врага. Верхом на коне и с переброшенной через плечо винтовкой я буду скакать с друзьями по завоеванным селам. Я привезу с собой много денег, и все будут восхищаться мной как героем. Если же я погибну, то это будет смерть настоящего мужчины. Все станут поминать мое имя добрым словом и почитать моего сына или моего отца. Да, война – действительно хорошая штука, против кого бы она ни была направлена. Каждый мужчина должен раз в жизни побывать на войне.

Гочу никак не унимался. Он уже насчитал и количество ранений, которые намеревался нанести врагам, и трофеи, которые отчетливо представлял себе. Глаза его блестели зарождающейся жаждой сражений, а смуглое лицо напоминало лицо старого воина из святой книги Шахнаме. Я завидовал ему, потому что этот простой парень знал, как ему следует поступать, в то время как я задумчиво и нерешительно лишь вглядывался в будущее. Уж слишком долго мне пришлось проучиться в стенах русской императорской гимназии и заразиться склонностью русских к самоанализу.

Мы приехали на вокзал. Помещение было переполнено женщинами, детьми, крестьянами из Грузии и кочевниками из Закатал. Куда и зачем они следовали – оставалось загадкой. Казалось, что эти люди и имен своих не помнят. Они расположились на перроне, как комья грязи, штурмуя прибывающие поезда независимо от их направления. У двери в зале ожидания рыдал старик с гноящимися глазами и в драном тулупе. Он был родом из Ленкорани – из села, которое находилось на границе с Ираном. Старик был уверен, что дом его разрушен, а дети погибли. Я сообщил ему, что Иран не воюет с нами. Но старик был безутешен:

– Нет, господин, уж слишком долго ржавел иранский меч. Теперь они его точат. Теперь нас атакуют кочевники, войска шаха разнесут наши дома – ведь мы для них неверные. Иранский лев опустошит нашу страну. Наших дочерей сделают невольницами, а сыновей – игрушкой для забав.

Его бессмысленные стенания не прекращались. Мой гочу растолкал толпу, и нам наконец удалось пройти к платформе. Паровоз выглядел как доисторическое чудовище. Он зловеще выделялся на фоне желтой пустыни. Мы сели в поезд и, всучив проводнику щедрые чаевые, получили в распоряжение целое купе. Гочу сел на обитое красным плюшем сиденье с вышитыми инициалами ЗЖД – Закавказская железная дорога. Поезд тронулся сквозь пустынный пейзаж. Желтый песок, простирающийся в пространстве, небольшие плешивые холмы с мягко закругленными верхушками, поврежденные ветрами скалы, озарившиеся заревом. С моря, преодолев множество миль, подул прохладный бриз. Кое-где низкие холмы устилали пыльные ползучие растения. Вдали показался караван: сотня или более верблюдов, одногорбые и двугорбые, большие и маленькие, тревожно уставились на поезд. Они передвигались вялыми шажками, покачивая головой в такт монотонному звону колокольчиков, повязанных вокруг шеи. Если один из них спотыкался, колокольчик сбивался с такта, нарушая ритм всего каравана. Все остальные животные, почуяв сбой, останавливались, чтобы восстановить гармонию, и затем продолжали свой путь. Вот он, символ пустыни: это странное существо, помесь животного с птицей, грациозное и неуклюжее, привлекательное и отталкивающее, рожденное и предназначенное для раскаленной пустыни.

Сбившийся с такта колокольчик пробудил во мне первый порыв как можно скорее отправиться на войну. Теперь у меня было достаточно времени поразмышлять. Караван ступал по мягкому песку в восточном направлении и вскоре исчез. Поезд мчался на запад по бездушным железным рельсам. Почему я не поднял руку и не потянул за рычаг стоп-крана? Ведь именно к ним я принадлежал: к этим верблюдам, их погонщикам, песку! Какое мне дело до остального мира за этими горами? До этих европейцев с их войнами, городами, царями, кайзерами и королями? До их печали, счастья, чистоты и беспорядка – у нас иные понятия о чистоте или беспорядке, добре или зле, у нас иной ритм и иные лица. Пусть поезд мчится на запад. Мое сердце и душа принадлежат Востоку.

Я широко распахнул окно и высунулся насколько мог. Глаза проводили караван, теперь уже исчезнувший из виду. Я был спокоен и невозмутим. Решение назрело. Моей стране не угрожал враг. Никто не угрожал закавказским степям. Поэтому это была не моя война. Мой гочу думал иначе. Ему было все равно: сражаться за царя или во благо Запада. Он лишь искал на голову приключений. Как и все азиаты, гочу хотел пролить кровь и насладиться горем врага. Я тоже хочу воевать, прямо душой истомился по жарким схваткам и дыму костров на полях сражений. «Война» – какое же это прекрасное слово, мужественное и сильное, словно удар копья. Но я должен выждать. Ибо меня не покидает смутное предчувствие: кто бы ни выиграл эту войну, на нас все ближе и ближе надвигается опасность – опасность, превосходящая по масштабам все, вместе взятые, царские завоевания. Поэтому, чтобы сокрушить будущего врага, когда тот вторгнется в наш город, в нашу страну, на наш континент, в стране должно быть достаточно мужчин. Невидимая рука даже сейчас сжимает поводья каравана, стараясь направить его на новые пастбища, на новый путь. Этими путями может вести только Запад. Мне не хочется следовать за ним.

Вот почему я останусь дома. Лишь когда невидимая сила наступит на мой мир, я обнажу свой меч. Я откинулся на сиденье. Как хорошо, что я довел свои рассуждения до конца. Кто-то скажет, что я пожелал остаться дома ради черных глаз Нино. Может быть. Может быть, он даже будет прав. Потому что эти черные глаза для меня – зов родной земли, зов дома для блудного сына. Я отведу невидимую опасность от черных глаз родины.

Я взглянул на гочу. Он крепко спал и с воинственным воодушевлением похрапывал.

Закавказская августовская жара сделала город ленивым и апатичным. Не изменился и его древний морщинистый облик. Многие русские уехали воевать за царя и родину. Полиция рыскала по домам немцев и австрийцев. Выросли цены на нефть, а люди по обе стороны великой стены наслаждались жизнью. Лишь завсегдатаи чайханы могли читать военные сводки. Война шла где-то далеко, на другой планете… Названия захваченных или оставленных городов казались незнакомыми и чужими. С первых полос газет дружелюбно смотрели лица генералов, полных уверенности в скорейшей победе. Я не поехал сдавать вступительные экзамены в Москву. Уж очень не хотелось мне оставлять родину в такую трудную минуту, да и с занятиями можно было подождать. Многие презирали меня за это и за отказ идти на войну. Но, поглядывая с крыши нашего дома на пеструю городскую суматоху, я точно знал, что ни один царский указ не оторвет меня от родных крепостных стен.