Курбан Саид - Али и Нино [litres]

…Я прохаживался из одного конца бульвара в другой, стараясь выиграть время. Никогда еще мне не приходилось видеться с Нино у нее дома. Все это выходило за рамки приличий. Но поскольку шла война, старик Кипиани мог закрыть на это глаза. Наконец, набрав полные легкие воздуха, я стал подниматься по ступенькам дома, где жила Нино. Дом был четырехэтажный, а на втором этаже висела металлическая табличка «Князь Кипиани». Служанка в белом фартуке открыла дверь и поклонилась. Я отдал ей папаху, хотя согласно восточным правилам гость не должен снимать папаху. У европейцев на этот счет существовали другие правила, и я это знал. Семейство Кипиани сидело в гостиной и пило чай.

Комната была большой, с обитой красным шелком мебелью. По углам стояли пальмы и разные кадки с растениями, а стены вместо росписи и ковров украшали обои. Семейство пило чай на английский манер – с молоком, из больших красивых чашек. На столе лежали бисквиты и сухари. Я поцеловал руку матери Нино. Рука пахла бисквитами, сухарями и лавандовой водой. Князь пожал мне руку, а Нино, потупив взгляд, подала три пальца. Меня пригласили за стол и сразу же подали чай.

– Значит, вы решили пока не идти на военную службу, хан? – любезно поинтересовался князь.

– Да, ваше сиятельство.

Княгиня поставила чашку на стол.

– На вашем месте я бы вступила в какой-нибудь комитет по оказанию помощи с тыла. Хоть какая-то возможность надеть форму.

– Может быть, княгиня. Хорошая мысль.

– Я так и сделаю, – сказал князь. – Даже если мне нельзя оставлять свой пост, я не пожалею свободного времени на благо родины.

– Конечно, князь. Но к сожалению, у меня так мало свободного времени. Боюсь, что родина не получит от меня большой пользы.

Князь искренне удивился:

– Чем же вы заняты?

– Управлением нашего имения, князь.

Я попал в точку. Эту фразу я вычитал в каком-то английском романе или где-то еще. Если какой-то благородный лорд бездельничал, считалось, что он управляет имением. Фраза позволила мне значительно подняться в глазах родителей Нино. Мы обменялись парой других не менее изысканных фраз, и я попросил у них разрешения сводить Нино вечером в оперу. Я снова поцеловал руку княгини, откланялся и договорился зайти за Нино в половине восьмого.

Нино проводила меня до двери, и, когда я забирал у слуги папаху, она густо покраснела, склонила голову и на ломаном азербайджанском произнесла:

– Я ужасно рада, что ты решил остаться в городе. На самом деле. Но скажи мне, Али-хан, ты действительно боишься идти на войну? Ведь мужчины так любят сражения. Я бы даже полюбила твои раны.

Я не покраснел. Лишь взял ее руку и сжал ее.

– Нет, я не боюсь. Придет и твое время залечивать мне раны. Но если тебе так хочется, можешь пока называть меня трусом.

Нино недоуменно взглянула на меня. Я отправился домой и разорвал старый учебник химии на мелкие кусочки. Затем насладился чашкой настоящего иранского чая и забронировал ложу в опере.

Закрой глаза, прикрой руками уши и открой душу. Помнишь ту ночь в Тегеране? Огромный, выложенный голубым камнем зал, славное имя шаха Насреддина, выбитое над входом. Посреди зала стоит квадратная сцена, а вокруг нее сидят, стоят, лежат солидные мужчины, восторженные дети, юные фанатики – преданная публика, пришедшая на инсценировку трагической гибели святого Гусейна. Свет в зале приглушен. Злой халиф Езид посылает своих воинов в пустыню и велит принести ему голову юноши. Траурные песни прерываются звоном мечей. Али, Фатима и наша прародительница Хава бродят по сцене, распевая рубаи. На золотом подносе халифу приносят голову Гусейна. Зрители содрогаются в рыданиях. Мулла проходит по рядам, собирая слезы в хлопок. В слезах этих большая таинственная сила. Чем сильнее верует зритель, тем большее воздействие окажет на него пьеса. Деревянная доска изображает пустыню, сундук – украшенный бриллиантами трон халифа, несколько деревянных кольев – Эдемский сад, а бородатый мужчина – дочь пророка.

Теперь открой глаза, опусти руки и оглядись: ослепляющий свет бесчисленных электрических ламп. Стены и стулья обиты красным бархатом, позолоченные гипсовые статуи богов поддерживают тянущиеся ввысь ложи. Лысины в партере сияют, словно звезды в ночном небе. Картину дополняют обнаженные спины и руки женщин. Зрителей и сцену разделяет глубокая бездна. Там внизу сидят и настраивают свои инструменты безымянные и безликие музыканты. Зал наполнен приглушенным звуком бесед, плавно перетекающих из одной темы в другую, шелестом перелистываемых программок, хлопаньем вееров: вот он, оперный театр Баку, за несколько минут до начала «Евгения Онегина». Нино сидит рядом со мной. Голова обращена в мою сторону, губы влажны, а взгляд бесстрастен. Она в основном молчит. Когда выключают свет, я обнимаю ее за плечи. Голова отклонена, и Нино кажется целиком погруженной в музыку Чайковского. Евгений Онегин разгуливает по сцене в английском костюме, а Татьяна распевает арию.

Я предпочитаю оперу театру. Оперные сюжеты сравнительно просты, и большинство из них в любом случае довольно хорошо известны. Я не возражаю против музыки, если она негромкая. Но в театре иногда приходится хорошенько напрячься, чтобы вникнуть в странные события, происходящие на сцене. В зале темно, и, когда я закрываю глаза, соседи по ложе думают, я погружен в океан музыкального волшебства. На этот раз я сижу с открытыми глазами. Нино наклоняется вперед, и за ее нежным профилем я вижу первый ряд партера. Посредине сидит толстый мужчина с выпученными, как у барана, глазами и лбом философа – мой старый друг Мелик Нахарарян. Его голова продолжает двигаться в такт музыке между левым глазом и носом Нино.

– Смотри, Нахарарян сидит, – шепчу я ей.

– Лучше на сцену смотри, варвар, – шепчет она мне в ответ, переводя при этом взгляд на толстого армянина. Тот поворачивается и приветствует нас дружеским кивком.

В антракте мы встретились в буфете, когда я покупал шоколадки для Нино. Он зашел посидеть к нам в ложу. Этот толстый, умный и начинающий лысеть мужчина.

– Сколько вам лет, Нахарарян? – поинтересовался я.

– Тридцать, – ответил он.

Нино вскинула взгляд и переспросила:

– Тридцать? Тогда вас скоро не будет в городе.

– И почему же, княжна?

– Всех ваших сверстников уже призвали в армию.

Он громко рассмеялся, еще больше выпучив глаза и колыхая животом:

– К сожалению, княжна, я не смогу воевать. Мой доктор нашел у меня неизлечимую болезнь – воспаление придаточных пазух, поэтому мне придется остаться здесь.

Уж очень экзотической мне показалась болезнь и напомнила чем-то желудочную. Нино удивленно посмотрела на него.