Курбан Саид - Али и Нино [litres]

Он весело рассмеялся и продолжил пить.

– Знаете, мы все так удивились. Недели напролет только об этом и говорили.

– Неужели? А что нового в Баку, Арслан-ага?

– Да ничего. Издается новая газета. Рабочие бастуют. Профессора в гимназии говорят, вы всегда были очень вспыльчивым. Но скажите, как вы узнали обо всем?

– Арслан, уважаемый, хватит с меня вопросов. Теперь ваша очередь. Вы видели Нино? Или кого-нибудь из Нахарарянов? А что говорят Кипиани?

Бедняга чуть не подавился куском мяса:

– Я ничего не знаю, ровным счетом ничего. Никого не видел. Даже из дому не выходил.

– Почему, друг мой? Вам нездоровилось?

– Да, да, мне нездоровилось. Очень нездоровилось. Я болел дифтерией. Вы только представьте – трижды в день мне ставили клизму.

– Из-за дифтерии?

– …да…

– Продолжайте пить, Арслан-ага. Вино вам только на пользу.

Арслан-ага все пил и пил. Затем я наклонился к нему и спросил:

– Уважаемый, когда вы в последний раз говорили правду?

Он взглянул на меня большими невинными глазами и искренне ответил:

– В гимназии, когда я еще знал, чему равняется трижды три.

Мальчик совсем опьянел от сладкого вина. Он был все еще юн и теперь дошел до той стадии, когда мог более или менее правдиво отвечать на мои вопросы. Он признался, что приехал сюда, снедаемый любопытством, что никогда не болел дифтерией и что досконально знал все последние бакинские сплетни.

– Нахараряны собираются убить вас, – сообщил он довольно, – но выжидают удобного случая. Они совсем не торопятся. Я наведывался пару раз к Кипиани. Нино очень долго болела. Затем родители увезли ее в Тифлис. Теперь же она снова в Баку. Я видел ее на балу в клубе. Знаете – она пила вино, как воду, и все время смеялась. Да еще и танцевала только с русскими. Родители хотели отправить ее в Москву, но она сама не захотела. Она каждый день выходит в свет, и все русские от нее без ума. Ильяс-бек награжден орденом, а Мухаммед Гейдар получил ранение. Нахараряновскую дачу сожгли дотла, и я слышал, что это дело рук вашего друга. И вот еще что. Нино завела маленькую псину и беспощадно бьет ее. Никто не знает клички, кто говорит – Али-хан, кто – Нахарарян. Думаю, она называет его Сеидом Мустафой. Я и вашего отца видел. Он грозится надрать мне уши, если я буду продолжать распространять сплетни.

Семья Кипиани купила поместье в Тифлисе. Может, они навсегда туда уедут.

Каким же жалким он сделался.

– Арслан-ага, кем вы собираетесь стать?

Он посмотрел на меня пьяными глазами:

– Я стану падишахом.

– Кем?

– Я хочу стать падишахом красивой страны, у которой будет своя конница.

– А больше ничего не хотите?

– Умереть.

– Во имя чего?

– В боях за мое царство.

Я рассмеялся, а он сильно обиделся.

– Эти свиньи заперли меня в карцере.

– В гимназии?

– Да, и угадайте почему. Только потому, что я снова написал в газету о плохом обращении с детьми. Аи, Аллах, какую шумиху они устроили!

– Но, Арслан, уважающие себя люди не пишут в газеты.

– Именно пишут. Вот увидите, вернувшись, я и о вас напишу. Опустив ваше имя, естественно. Я же друг все-таки. А вот, пожалуй, и заголовок: «Кровная месть – печальная традиция в нашей стране».

Он допил вино в бутылке и свалился на коврик, уснув прямо на месте. Вошел его слуга, неодобрительно посмотрев на меня. Взгляд его как будто говорил: «Стыдитесь, Али-хан, до чего же вы довели бедного мальчика».

Я вышел прогуляться в сумерках. Что за маленький выродок, этот Арслан-ага. Половину рассказанных историй он, несомненно, сам придумал. Зачем Нино бить собаку? Бог знает как она называет ее!

Я поднялся по улице и уселся на краю поля. Оттененные луной, скалы угрюмо смотрели на меня. Помнили ли они прошлое или людские мечты? Высоко в небе звезды сияли, как лампочки в Баку. Тысячи светлых лучей вселенной выбрали местом встречи мои глаза. На протяжении часа или больше я оцепенело сидел и смотрел на небо. «Значит, она танцует с русскими», – думал я, и вдруг мне захотелось вернуться в город, чтобы завершить ту призрачную ночь. Мимо прошмыгнула ящерица, и я поймал ее. Сердце испуганной до смерти бедняжки колотилось о мою ладонь. Я погладил ее по холодной коже. Она посмотрела на меня своими глазенками, в которых застыли не то страх, не то мудрость. Я поднял крошечное создание к лицу. Это существо с иссохшей кожей походило на живой камень.

– Нино, – произнес я и подумал о собаке. «Нино, неужели я буду бить тебя? Но как же можно поднять руку на ящерицу?»

Вдруг ящерка открыла пасть и, высунув острый язычок, в одно мгновение вновь убрала его. Я рассмеялся. Язычок был таким маленьким и проворным. Разжав руку, я не обнаружил больше ящерицы. Остались лишь темные камни.

Я встал и отправился домой. Арслан все еще лежал на полу, положив голову на колени преданного слуги. Поднявшись на крышу, я до утреннего намаза курил анашу.

Я и сам не знаю, как все это произошло. Проснувшись однажды утром, я увидел перед собой Нино.

– До чего же ты докатился, Али-хан, – произнесла она, усевшись на мой коврик. – А хуже всего то, что ты храпишь во сне. Что за манеры?

– Так это из-за анаши, подмешанной в табак, – угрюмо произнес я.

Нино покачала головой:

– Тогда тебе придется бросить курить анашу.

– Лучше скажи мне, почему ты бьешь псину, негодница.

– Псину? Я хватаю ее левой рукой за хвост и луплю по спине правой, пока она не залает.

– А как ты назвала ее?

– Килиманджаро, – тихо ответила Нино.

Я протер глаза и вдруг снова отчетливо все увидел: Нахараряна, карабахского гнедого, залитую лунным светом дорогу и Нино в седле Сеида.

– Нино! – вскочил я. – Как ты сюда попала?

– Арслан-ага пустил в городе слух, что ты хотел убить меня. Вот я и пришла.

Она приблизила ко мне лицо с полными слез глазами.

– Али-хан, мне тебя так не хватало.

Я запустил руку в темные волосы Нино, целуя ее в опьяняющий своим теплом открытый рот. Затем я положил ее на тюфяк и одним махом сорвал цветастое одеяние. Кожа была мягкой и благоухающей. На мои нежные ласки она отвечала прерывистым дыханием, заглядывая мне в глаза. Я почувствовал дрожание маленькой груди в своей руке и, обняв ее, услышал стон. Сквозь кожу просвечивали узкие и хрупкие кости. Я положил голову на ее грудь.

– Нино, – произнес я, и это имя, казалось, вновь обрело таинственную силу, под воздействием которой исчез весь осязаемый мир.

В этих больших влажных глазах прекрасной грузинки отразилось все: страх, радость, любопытство и внезапная пронзительная боль. Она не плакала. Схватив вдруг покрывало, Нино укрылась им и отдалась во власть тепла постели. Затем спрятала лицо на моей груди, и каждое движение ее стройного тела было подобно зову земли, истомившейся по дождю. Мягким движением руки я убрал покрывало. Время остановилось…