Гэри Дженнингс - Наследник

Сырое зерно в сочетании с речной водой вызвало бурчание в моём животе, но лишь едва приглушило голод. Потом пошёл дождь, и мне пришлось остаться в пещере на ночь. Я свернулся клубочком, обхватив себя руками. Хотя у меня зуб на зуб не попадал, но в конечном счёте усталость оказалась сильнее холода и голода, и мне, пусть и очень тревожно, то и дело пробуждаясь, удалось поспать.

В пещере я оставался до восхода, а потом выбрался на плоский камень и растянулся, чтобы, подобно змее или ящерице, которым для бодрости необходимо разогреть кровь, впитать в себя тепло утреннего солнца. Согревшись в достаточной степени, я сбросил свои лохмотья и пошёл к реке искупаться.

Вода была ледяной, но мне не терпелось хоть немного смыть с себя въевшуюся грязь. А уж за возможность провести несколько мгновений в парилке я заложил бы душу Вельзевулу.

На речном берегу я нашёл сухую ветку и, заострив её с помощью камня, изготовил острогу, после чего попытался с берега маленькой прозрачной заводи загарпунить рыбу. Наверное, с сотой попытки мне удалось-таки наколоть на свою палку здоровенного, в фут длиной, усатого донного обитателя со злыми глазищами. Я умял сома сырым, вместе с чешуёй, усами и потрохами, обсосав кости. После чего сразу почувствовал себя бодрее и решил выстирать своё тряпьё. Не знаю, стало ли оно чище, но, поскольку от битья о камни и отжимания эта ветошь грозила и вовсе расползтись, я вскоре бросил это занятие, расстелил рубище на солнце и сам, как был голый, разлёгся рядом. И заснул.

Я проснулся от ощущения неловкости, какое возникает у человека, почувствовавшего на себе чужой взгляд. Я никого не видел, ничего не слышал, и эта тревога вполне могла явиться обычным следствием застарелых страхов и привычки к постоянной опасности, но мне всё равно было не по себе. Только что стайка птичек неожиданно взлетела с веток, и я не мог не задуматься о том, что же их испугало.

Опасаясь спугнуть неизвестного наблюдателя резким движением, я медленно сел.

Увидеть женщину мне удалось не сразу — она пряталась в кустах по ту сторону реки и, возможно, наблюдала за мной уже долго. Я оставался нагим, но нисколько не обеспокоился тем, чтобы прикрыться. Её моя нагота тоже ничуть не смущала.

Когда мои глаза отыскали женщину, я ожидал, что она припустит бегом, как испуганный олень, но не тут-то было. Она осталась в кустах, продолжая рассматривать меня, причём совершенно бесстрастно, словно сидящего на камне жука.

— Привет, — произнёс я сначала на науатль, потом по-испански.

Она промолчала. Живя в этом рудничном краю, незнакомка не могла не знать, как выглядит беглый каторжник, но что-то подсказывало мне, что она не выдаст меня, чтобы получить награду. Индейские женщины, за исключением проституток, вообще не мыслили такими категориями, как заработок. К тому же, будь она движима жадностью или страхом, имейся у неё намерение донести, она давно убежала бы, причём сделала бы это, пока я спал, не дожидаясь моего пробуждения.

— Есть хочу, — промолвил я на науатль, для убедительности похлопав себя по животу.

И снова никакой реакции. То же молчание, тот же пристальный, но равнодушный взгляд. А потом она поднялась и исчезла.

Я не знал, как мне лучше поступить — схватить своё тряпьё в охапку и пуститься наутёк или найти подходящий камень, рвануть за женщиной и раскроить ей череп, пока она не успела поднять тревогу. Беда в том, что ни то ни другое решение мне не подходило — и удрать я в нынешнем своём состоянии далеко бы не смог, и справиться с женщиной в открытой схватке мне бы вряд ли удалось.

Холодок страха пробежал по моим напряжённым нервам, но скоро страх сменился безразличием. У меня не осталось уже ни оружия, ни сил, ни энергии, ни смекалки — ничего. И ничего этого не появится вновь, пока я не отдохну и не восстановлю хотя бы частично свои силы. Поэтому я не стал дёргаться, а снова растянулся на камне, вбирая в себя животворную энергию солнца, и опять заснул. Проснулся я уже в полдень, по-прежнему ощущая страшную усталость. Походило на то, что усталость останется со мной навсегда. Хуже того, у меня решительно всё болело. Казалось, всё моё тело изнутри представляло собой сплошную рану.

Я соскользнул со скалы и, не имея сил встать, подполз к реке, чтобы напиться. И увидел на камне по ту сторону реки, как раз напротив кустов, в которых скрылась женщина, маленькую плетёную корзинку, с верхом наполненную тортильями.

Я так привык всего бояться и держаться настороже, что первая моя мысль была: это ловушка. Небось оставила мне, хитрюга, приманку, а рядом затаился мечтающий о щедрой награде её злобный муженёк с мачете в руках. Однако особого выбора у меня не имелось — мне было необходимо поесть. С трудом поднявшись на ноги, я вошёл в реку (она оказалась не слишком глубокой), добрался до камня, сцапал корзинку, торопливо засунул на ходу в рот тортилью и, уже спеша назад, проглотил её, почти не жуя.

Словно хищник добычу, я уволок корзинку в свою пещеру, где изучил содержимое. Там были простые тортильи, тортильи с завёрнутыми в них кусочками мяса, тортильи с бобами и перцем и даже медовые тортильи. Gracias Dios, благодарение Богу, то было пиршество, достойное короля!

Я набивал брюхо, пока не почувствовал, что оно может лопнуть, после чего опять выбрался на скалу, подставил, словно крокодил, солнцу округлившийся от сытости живот и вот уж теперь стал по-настоящему впитывать солнечную энергию, насыщая мускулы новой силой. Меня опять сморил сон, продолжавшийся на сей раз пару часов.

Когда я проснулся, женщина сидела на камне по ту сторону реки. Рядом с ней лежала стопка одежды.

Не позаботившись о том, чтобы прикрыть хотя бы чресла, я перешёл речку вброд и присел рядом с ней.

— Gracias. Muchas gracias. Спасибо. Большое спасибо.

И опять она промолчала, лишь взглянула на меня печальными тёмными глазами.

Я знал, как нелегка её жизнь: ведь если в городах испанцы считали всех индейцев, негров и метисов рабочим скотом, то крестьянка являлась рабочей скотиной ещё и для своего мужа. Её уделом были тяжкий труд, вечное молчаливое отчаяние, преждевременное старение и ранняя смерть.

Поговорили мы совсем немного, лишь обменялись несколькими фразами. Услышав в ответ на очередную порцию моих muchas gracias обычное роr nada, пустяки, я спросил то, что обычно спрашивают у женщины: много ли у неё детей. Выяснилось, что их у неё вообще нет, а когда я удивился тому, что такая красивая молодая женщина не имеет дюжины muchachos, она пояснила:

— Реnе у моего мужа muy malo, mucho роr nada, nо bueno. Никуда не годный. Поэтому он вечно злится и бьёт меня, как били тебя.

И она продемонстрировала мне свои бёдра и спину с множеством рубцов от ударов плетью.

Всё-таки странно устроено человеческое тело. Я был измотан настолько, что совсем недавно с огромным трудом заставил себя встать, а вот мой garrancha оказался совершенно невосприимчив к усталости и, пока я сидел над рекой, разговаривая с молодой женщиной, поднимался и твердел.