Гэри Дженнингс - Наследник

И как меня только угораздило так влипнуть? Я взорвал рудник и пережил взрыв, спасся из реки, уцелел благодаря личному вмешательству Всевышнего, разделил ложе с индейской красавицей, набрался сил от солнца — и что же? В довершение всего этого сам, по своей доброй воле, клюнул на дурацкую приманку и буквально прыгнул в руки охотников за рабами!

— Эй, парни, — подал голос подошедший негр, изображавший женщину с осликом, — этого малого я сцапал. Мне положена особая доля.

Он с вызовом воззрился на их вожака, того, который осматривал моё лицо.

— Эй, Янага, слышишь меня? Мне положена особая доля, это будет по справедливости.

Услышав имя вожака, я вздрогнул.

— Это я набросил на него петлю, — возразил человек, которого назвали Янагой. — От тебя он удрал.

— Но это я заставил парня клюнуть на наживку и выскочить из укрытия.

Я присмотрелся к чернокожему, с которым спорил человек в женской одежде, гадая, может ли он оказаться тем самым Янагой, которому я в те давние дни помог бежать. Кто он, этот вожак маронов по имени Янага?

Уладив разногласия с погонщиком осла, Янага объявил, что, поскольку отправляться на рудник сегодня уже поздно, они встанут лагерем прямо на месте. Что и было сделано: мароны распаковали припасы и развели костёр. Я присматривался к Янаге, пока это не привлекло его внимание.

— Чего уставился? — Он отвесил мне очередной пинок. — Если попробуешь навести на меня порчу, я велю изрезать тебя на мелкие кусочки.

— Я тебя знаю.

Он ухмыльнулся.

— Не ты один. Моё имя гремит по всей Новой Испании.

— Когда я видел тебя в прошлый раз и спас твою жизнь, это имя не значило ничего.

По правде сказать, я спас не его жизнь, а его гениталии, но для большинства мужчин это было одно и то же. Африканец стал старше, в бороде его появилась седина, но я уже не сомневался: передо мной тот самый человек.

Янага уставился на меня, прищурившись.

— Что-то я не пойму, о чём это ты?

— Помнишь, тебя привязали к дереву у дороги на Ялaпу? Твой тогдашний хозяин, плантатор, собирался тебя оскопить. Я перерезал твои путы, и в результате без яиц в тот раз остался он.

Янага пробормотал что-то на своём языке, что именно — я не понял, опустился рядом со мной на колени и пристально всмотрелся в моё лицо. Как я понял, африканец старался представить себе, как бы я выглядел без бороды и всех тех отметин, что наложили на мой облик годы.

— Потешаясь над тем, что ты называл себя принцем, — напомнил я, — плантатор грозился кастрировать тебя на глазах у других рабов, в назидание, чтобы все знали, что бывает с непокорными. Тебя сильно избили и привязали к дереву. Да, вот ещё — твой мучитель швырнул в тебя камень и сказал, чтобы ты сожрал его на обед.

По лицу африканца я понял, что не ошибся: он был тем самым Янагой, которого я спас возле дороги на Ялапу. «Жизнь — это круг, — любил повторять отец Антонио. — Если проявить достаточно терпения, всё рано или поздно возвращается на круги своя. Китайцы, которые живут на другом краю света, верят, что если очень долго сидеть на берегу реки, то однажды увидишь, как по ней проплывёт труп твоего врага. Все наши дела, и злые и добрые, рано или поздно напоминают о себе».

Я уже собрался продолжить свои воспоминания, но африканец шикнул на меня:

— Тише! Не нужно, чтобы кто-то услышал эти твои речи.

Янага ушёл, не появлялся около часа, а потом вернулся с едой. Чтобы я мог подкрепиться, он развязал мне левую руку.

Остальные мароны, сидя вокруг костра, толковали о том, как потратят полагающиеся за меня деньги. Из их разговора я понял, что им уже доводилось ловить и продавать на шахты индейцев и африканцев, но такого здорового и крепкого беглеца им ещё не попадалось. Эх, видели бы они меня до того, как меня откормила сердобольная индейская красавица!

— Как мог беглый раб превратиться в охотника за рабами? — спросил я у Янаги.

— Я сражался с gachupines семь лет, — ответил он. — За это время мой отряд вырос до сотни человек. Воровством этакой ораве было уже не прокормиться, тем паче что многие обзавелись семьями, а значит, уже не могли так быстро скрываться в случае опасности. Высоко в горах мы основали поселение и, когда к нам нагрянули soldatos, отбросили их в джунгли. Однако они пришли снова, и в конце концов наше селение было предано огню, а нам пришлось бежать и искать новое место.

А потом вице-король предложил нам мир. Мы признавались свободными людьми и получали прощение всех прошлых преступлений, но в обмен обязывались сами отлавливать беглых рабов. Плантаторы обычно скупятся и за своих беглецов платят мало, но владельцам рудников постоянно не хватает рабочих рук, и они денег не жалеют.

Звучит довольно мерзко, не так ли, amigo, особенно если вспомнить, что рабовладельцы не считали чернокожих за людей и часто убивали ни в чём не повинных рабов только для того, чтобы нагнать страху на оставшихся. И вот люди, ещё недавно сражавшиеся против угнетателей, теперь сами отлавливают беглых рабов за деньги!

Но, с другой стороны, кто я такой, чтобы обвинять Янагу и его друзей? Не меня ли самого недавно откормила и одела индейская женщина? И не я ли готов был ограбить другую такую же женщину, отобрав у неё осла и поклажу?

— Возвращение на рудники для меня будет равносильно смертному приговору, — закинул я пробный шар.

— А что ты такого натворил, чтобы туда угодить?

— Родился.

Янага пожал плечами.

— Смерть излечивает все хвори. Возможно, скорая смерть на рудниках милосерднее долгого умирания снаружи.

— А возможно, мне не стоило рисковать жизнью, спасая твои яйца. Как оказалось, я спасал не мужчину, а бабу.

Он ударил меня по голове, да так, что у меня в глазах потемнело, и снова связал мне руки. А перед тем как уйти, вкатил ещё один пинок и громко проорал:

— Учти, тебя накормили только потому, что мы не хотим дать тебе отощать, пока не получим деньги! Но советую тебе больше таких слов не говорить. Для владельцев рудников отсутствие языка не такой уж недостаток, и цены нам это сильно не сбавит.

Разбойники вокруг костра, услышав эти слова, загоготали.

Я лежал тихо, ожидая, когда мир возвратится в фокус. Кулаки у Янаги были величиной с пушечные ядра, и врезал он мне от души, не притворно... Только вот, перекатившись, я почувствовал на земле, у себя под правым боком, нож.

Да и узлы на моей левой руке Янага затянул не настолько туго, чтобы я не мог дотянуться до рукоятки.

До глубокой ночи мароны пили, горланили песни, спорили, но постепенно хмель одолел их всех. Если они и потрудились выставить часового, то он тоже уснул. Скоро разговоры и пение сменились мощным храпом. Осторожно перерезав путы, я поднял и набросил на плечи свою накидку, после чего крадучись направился к мулам, которые уже знали меня, а потому не боялись.