Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Диван продолжался. То и дело вставал кто-нибудь из присутствующих и обращался к хану с тяжбой. И если родовитая знать держалась высокомерно, то посланцы обедневших родов говорили сбивчиво, взахлеб, словно хватая горячие угли голыми руками. В основном все это были споры насчет скота и вдов. И те, что хмурились, угрожая, и те, что верещали как кузнечики, стремясь выговориться, — каждый доказывал свое. Тяжело дышалось: словно слышалось за стенами дворца бряцание колокольчиков, топот коней чужеземцев, наступавших на казахские джайляу и стойбища, железными клещами сжавших раздольную степь. Тургауты не только согнали казахов с исконных земель в пойме Яика, теперь их пастбища простирались до Иргиза и Илека. Можно ли смириться с этим? Оголились земли на юге и на востоке. Джунгарам мало Иртыша — и Балхаш присвоили. Как не быть раздорам, если раньше казахи жили в бескрайней степи — от аула до аула было далеко, — а теперь все сгрудились на клочке земли. Худо-бедно, но люди еще могут жить, а скот куда девать? Земля — рука дающая, она щедра, но теснота взаимно озлобляет. Вот и батыры — цвет воинства — переселились в Туркестан, поближе к столице ханства, и начались меж ними нелады. Хотя добра без худа не бывает. Богатыри собрались близко к Семиречью и привели в готовность войско, чтоб устрашить джунгаров, остановить их наступленье.

На время споры прекратились. Переменились тема, настроенье. Тауке-хан заметил, что собравшиеся не сводят глаз друг с друга, как будто зная, что замышляет каждый.

Понятно, все наболевшее, все сложные противоречья казахской степи привезли они сюда. А шило в мешке не утаишь, здесь надобно совместное решенье, ведь речь идет о той же самой степи. И разве просто разобраться, даже вникнув во все это, кто здесь прав, а кто не прав в своих притязаниях?

Вот что терзало Тауке. Только куланы могут обходиться без хвоста и гривы, а он не кулан. В ком из султанов видит он поддержку? Приблизишь одного — обидится другой. На всех не хватит его милости. Объединить народ — вот главное теперь, нельзя играть с огнем.

В раздумье хан смотрел на зал. Заметив, что все исподтишка следят за ним, он перевел свой взор на бороду и стал оглаживать ее. Но и нагнувшись, он различал лицо Абулхаира.

Абулхаир — султан Младшего жуза. Неродовитый отпрыск ханской ветви, он тем не менее сплотил вокруг себя таких батыров, как Бокенбай, Есет — любимцев молодежи, благодаря чему и сам большое приобрел влиянье. К тому же Абулхаир и как военачальник отменно проявил себя. И он своей добился цели — стал правою рукою хана. Пока он не артачится, не спорит, а там — кто знает, взовьется на дыбы, когда войдет во вкус. Конечно, Тауке и на него найдет управу, но если по его пятам пойдут и остальные, то где возьмешь надежный хлыст? А кто не метит на ханский трон? Каюп-султан себя считает его наследником. Он думает, из сверстников никто не в состоянии сравниться с ним. Ревнует трон к Булату, родному сыну Тауке. Он пользуется тем, что хан не жалует слюнтяя недоумка. Хотя обычай есть обычай, и золоченый трон по праву должен перейти к Булату.

Такие непростые мысли одолевали хана. Тут главное — не отступить, иначе можно оступиться. Родная кровь — Булат или Каюп; опора Тауке — Абулхаир, кого-то он поставит ханом. Но каждый готов другого взять за горло, чтоб сесть на трон.

Хан мысленно пришел к решению, но затаил его на время, чтобы услышать мнение биев. Ему хотелось ханами провозгласить троих: Абулхаира, Булата и Каюпа. А там решит народ — кто станет Великим ханом. На этом Тауке закончил на сегодня ведение дивана.

Двое сидели на току. Дехканин, веявший пшеницу, прервал работу и, заложив за губу насыбай, слушал сидящего поодаль Тасыбека.

Радуясь, как ребенок, спелому зерну, Тасыбек взволнованно говорил:

— И то правда, Кулеке, джигит без коня — все равно что сокол без крыльев, верно? Эх, не было у меня скакуна, считай — и не жил вовсе. И то… пасу табуны батыра, какую ни на есть, а имею клячу. А иначе конец бы мне пришел. Так, Кулеке? Вы уже в годах, а что вы видели? Весь век грызете землю, копаете арыки, мученье, да и только. Не опротивело это вам? Как нелегка жизнь! Жалко мне вас, Кулеке. Если аллах смилостивится, будет у меня целый косяк лошадей. Ну, тогда — жеребца не обещаю, а стригуна определенно вам подарю. Да, да, выберу лучшего и сам приведу к вашей юрте. Казах не человек без коня. Если муторно у вас на сердце, сядете на благородного скакуна и умчитесь в степь. Все печали как рукой снимет. На лошади человек освобождается от всего. Нет средства лучше, поверьте, Кулеке. И слез твоих никто не заметит. Кто поймет, плачешь ты или от ветра глаза слезятся… Выплачешься — облегчишь душу.

Кулнияз одобрительно кивал и слушал. Давно он потянулся душой к Тасыбеку, еще до того, как женился на его племяннице. Он искренне уважал Тасыбека. Изредка встречаясь с этим добрым, наивным человеком, который не держал злобы на людей, он обнимал Тасыбека, как родного брата. И сейчас ему нравились его простодушные слова, и он с открытым сердцем слушал стремянного Жомарта.

— Эй, Кулеке, а все же я верю в свою удачу. Я часто вижу один и тот же сон — как будто у меня в руке камча. Я мог бы так истолковать его, что бог нам ниспошлет ребенка. Но мы с моею Рабигой стары для этого. Тут уж молись не молись… Но неспроста я вижу этот сон — будет у меня конь. Эх, поскорей бы! Я всегда держу свое слово. Я обещал друзьям подарить по коню. Так оно и будет. Зачем мне косяк лошадей? Я все раздам. Мне бы было на чем ездить. Ведь верно, Кулеке?

Кулеке кивнул. Ему приятно было сказанное, да и гостинцы Рабиги пришлись по вкусу. Ведь говорится, что бедняку не только мясо, но и отрыжка дорога. Когда еще накушаешься вволю? «И я отвечу тем же, — подумал Кулеке, — я положу ему мешок пшеницы. По-родственному. Ведь он издалека приехал. С пустыми руками негоже возвращаться».

— Дело ты говоришь, Тасыбек. Лишнее богатство — как тухлятина, впрок не пойдет. Мы с тобой это понимаем. Зачем мне лошадь в мои-то годы? Спасибо на добром слове. Ты лучше мне скажи, когда домой поедешь?

— Э, Кулеке, вы не правы. Зря не берете стригунка! — горячился Тасыбек, словно немедля хотел отдать ему коня. Но тут же и пропал его запал. — Была у меня белая верблюдица, теперь один атан остался. Мечеть забрала весь приплод. Верблюдицы быстро не плодятся, одна морока с ними. Да, Кулеке, богатство — оно как грязь, вода найдется — смоешь. Не стоит горевать, лишь бы здоровье было.

Тут, откуда ни возьмись, раздался конский топот, тревожно залаяли собаки. Тасыбек насторожился.

— Смотри, как скачут! Вон тот джигит — какая выправка! Ай да вороной! Такой весь день проскачет и даже не вспотеет. Дай-ка мне чакчу.