Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Это Булат-султан вывел Тауке из равновесия. Вчера он прискакал на взмыленном коне и сразу прошел в покои хана, когда тот был один. Возмущенно он рассказывал об унижении, которому подверг его в степи Куат.

— Отец, сколько мы можем прощать безродным псам лишь для того, чтоб сохранить в стране порядок? Неужто мы их не обуздаем ханской властью? Доколь терпеть нам наглость простолюдинов? Живешь с оглядкой, честь и ту не можешь отстоять. Вы не пресекаете их выходки. Так покарайте их, отец, иначе я не ручаюсь за себя. Прикончу всех до одного! — яростно выкрикнул Булат.

Хан взглянул на сына из-под насупленных бровей. Зря он кипятится, но самодовольство многих биев и батыров претило и ему. Сын посыпал солью ноющую рану. Если не призвать к порядку этих забияк, никто не будет принимать всерьез ханские приказы. Время трудное, что и говорить, без повиновения народа ему никак нельзя. Кривого выпрямляет плетка, надо вбить им послушание. Паршивая овца испортит стадо. Но он их обуздает! Вот и прекратятся нарекания на сына.

…Сейчас, окинув взором весь диван, Тауке спросил:

— Как вы считаете, народ мы или стадо?

Собравшиеся изумились вопросу хана. Никто не помнил его таким разгневанным. Обычно во дворце впрямую ничего не говорилось — хан прибегал к иносказанью. Все растерянно молчали.

— Мы — народ.

— А как же!

— Нет! Не народ мы. Народ не может быть вором и разбойником. Таким нет доверия. По вине Суртай-батыра постоянно происходят набеги и грабежи. Он вредит нам, учит людей дурному. Он не оправдал наших надежд, его наглое поведение срывает переговоры с русскими как раз тогда, когда мы почти договорились. Нам ли сейчас считать обиды? Я бы перерезал ему горло его же саблей! Позор Суртаю! Я повелеваю привезти его во дворец. — Тауке окинул горящим взором зал. — Ну-ка, батыры, кто поедет за ним?

Но никто не поднял глаз. Не робость, не страх перед ханом сковывали собравшихся; их тревожила судьба его жертвы, славного Суртай-батыра, жившего в приграничном районе с русскими переселенцами.

Тауке подался вперед, заговорил громко, запальчиво.

— Почему вы молчите? Видно, ему на роду было написано это. Совершил преступление — умей расплатиться за него. Я не отменю своего решения. Жомарт, кажется, в твоей свите есть молодой батыр по имени Куат? Он и привезет Суртая. Повелеваю приготовить ему коня и снаряженье.

Жомарт, до сих пор с удивлением взиравший на хана, при этих словах вздрогнул и с вызовом посмотрел в глаза Тауке.

— Видно, Куат в чем-то провинился, раз ты его посылаешь на верную смерть. Жестоко ты караешь юнца за ослушанье. По плечу ли ему это каверзное дело, требующее крепкой хватки? Я поеду вместо него. Я стану твоим справедливым мечом. Отмени свой приказ. Не смущай юношу! — с жаром воскликнул он.

— Он прав!

— Верно!

— Пусть едет Жомарт-батыр!

Движением руки хан заставил всех замолчать.

— Не дело ты говоришь, батыр! Не унижай его. Поедет Куат. Я все сказал.

После полудня небо заволокли черные тучи. Резко переменилась погода, и следа не осталось от ясных теплых дней, радовавших тихим золотым светом. Угрюмо завыл пронизывающий ветер, и вскоре пошел мелкий дождь, предвещавший ненастье.

Стихла суматоха возле юрт, окружавших Пепельный холм. Теперь они стояли с наглухо закрытыми тунлуками {34} 34 Тунлук (тундук) — четырехугольный войлок, закрывающий надкупольное верхнее отверстие юрты. .

Сгущались сумерки. Сегодня закат не позолотил купол ханского дворца, его контур тускло чернел в надвигающейся темноте. Не засиял полумесяц, венчавший купол; быстро угасали краски, даже небо казалось меньше под завесой монотонного дождя.

Медленно течет Ахангирен. Там, где особенно большая глубина, над гладью вод высится пустынная скала. Три стороны ее пологи, а южная стоит отвесно, словно разрубленная саблей сверху вниз. На вершине был виден человек; он пристально смотрел на воду, холодную как лезвие кинжала. Казалось, он следил за водной гладью, вскипавшей множеством дождинок, подобно темному бульону в большом котле.

Вдруг у подножия скалы послышались шаги. Человек, сидевший на вершине, посмотрел вниз. Куда идет этот путник, не хочет ли нарушить его уединения? Казалось, человек следил за ним.

Кто-то легко скользил по траве. В приближении незнакомца человек не ощущал никакой опасности. Путник шел наверх, словно искал его. На расстоянии десяти шагов он остановился. Какая-то неведомая сила подняла джигита с камня.

— Кто бы ты ни был, иди сюда!

— Не бойтесь, батыр! — послышался нежный голос; он шелестел в сумерках, как прохладный дождь.

— Боже правый, неужели это ты, Зулейха?

— Чем я так напугала вас? — засмеялась девушка и подошла к нему поближе.

Куат обнял за плечи закутанную в чапан Зулейху, усадил на камень и опустился перед ней на колени. Сейчас ему было не до шуток. После их необычного знакомства в степи он мечтал встретиться с ней наедине, поговорить о самом сокровенном. Но после разговора с Жомартом тоска омрачила его веселое сердце. Он сидел на скале в объятиях сгущавшейся темноты, ощущая в душе звенящую пустоту, словно прощаясь с тусклым огоньком надежды. А теперь, увы, в кромешном мраке, скрывшем звезды над степью, Куат не смог рассмотреть лица сидевшей подле него девушки. Куат восстанавливал по памяти все его дорогие черточки. Из ворота чапана выступала ее красивая голова с двумя ниспадающими косами. Он мысленно увидел ее изогнутые черные брови, похожие на излуку текущей под скалой реки, белый высокий лоб, глаза цвета смородины, опушенные густыми ресницами…

Зулейха поведала ему о многом, как близкому другу, ничего не утаила. А рассказ ее был вот о чем.

Двадцать лет назад к озеру Жамиш отправились двое — Сары и Кельды. Они не были могучими батырами, сила двух биев заключалась в красноречии. Они ехали с важным поручением хана. Покинув его столицу — Туркестан, пустив коней рысью, они добрались до озера, где, как говорят, их встретил стольник тобольского ведомства Павел Шурыгин. Бии прибыли на место переговоров, чтобы вручить послание Тауке. Оно давало право русским торговым караванам свободно передвигаться по территории ханства.

У Сары-бия дома осталась любимая супруга. Беременная женщина лишилась сна, дожидаясь мужа. Бредовые видения сулили ей несчастье в будущем, она таяла с каждым днем, не покидала белой шестикрылой юрты, став затворницей. Приближалось время родов, усиливая муки бедной женщины. Когда она утратила последнюю надежду, ее приютили во дворце. В ту же ночь родился ее ребенок. Увидев в этом доброе знаменье, она воспрянула душой. Но муж не возвращался. Дочь подрастала, не зная отцовской ласки. Она росла веселой, сильной, играла с дочерями хана, не ведая, что ей придется разделить печальный материнский жребий. Вскоре супруга Сары-бия умерла, и Тауке похоронил ее со всеми почестями. А сирота росла и расцветала как молодая яблоня. Но с той поры, как приглянулась Булат-султану, жизнь стала для нее сплошным мучением.