Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

И осанка его была необычной: всадник опирался о луку седла, сжимая в руке камчу с медными кольцами, а левое плечо было закрыто стальным щитом. Не был он похож ни на батыра, ни на кого другого, странный какой-то, и борода пострижена в кружок.

— Что это значит? Что за нелепые шутки? — накинулся он на юношу, а Куата словно не заметил.

— Это не шутки, таксыр. Я не смеюсь, но и зла на вас не держу. Я вроде барашка, взбрыкивающего перед занесенным ножом, — ответил юноша.

Его слова пришлись по душе Куату, и он подъехал поближе к молодцу.

— Довольно! Я бы проучил тебя, да не широк твой путь, — сказал человек на коне и, повернувшись к Куату, крикнул: — Эй, кто ты? Отвечай добром, не то не снести тебе дурной головы!

— Ты говоришь с таким видом, ты угрожаешь, как какой-нибудь султан. Но ты не выше своей земли и своего народа. А я один из тех простых людей, которые и есть народ, таксыр. Так что ты мне хотел сказать? — Куат без тени страха смотрел ему в глаза.

— А вот что: слезай-ка ты с коня — и на колени! Клади на шею пояс {32} 32 Класть на шею пояс — знак безоговорочного повиновения. и на коленях пройдись передо мной.

— За что? Я разве виноват? — нахмурился Куат.

— Ничтожество! Презренный раб! Ты что же, хотел меня за горло взять? — побагровел надменный всадник.

— Да успокойтесь же, таксыр! Зачем вы чванитесь в глухой безлюдной степи? — Юноша пытался охладить его запал, но безуспешно.

— Слезай с коня и живо! — не унимался тот.

— Разве ты на него меня сажал? Не слезу! — упрямился Куат.

— Держи! Бей пса!

Тут только Куат увидел остальных. Он не заметил, как они приблизились. Но было уже поздно — восемь рук стащили его с коня.

— Связать его! Бить, чтоб запомнил!

Четыре воина, не дав ему прийти в себя, связали Куату руки. Плеть со змеиным свистом взвивалась над его спиной.

— Таксыр! Прошу вас, прекратите! — крикнул молодой джигит.

— Не ввязывайся!

— Таксыр, вы пожалеете! Народ вам не простит расправы над безвинным.

— Раз приказал, пусть бьют! Он виноват.

— Тогда пеняйте на себя, Булат-султан! — воскликнул в гневе юноша и выхватил из ножен саблю. Перерезав веревку, он протянул саблю Куату и крикнул: — Защищай свою честь, батыр!

Дрожа от бешенства, сверкая оголенной саблей, Куат бросился на своих противников, бежавших куда глаза глядят. Побледневший Булат-султан остался сидеть в седле.

— Так это ты, Булат-султан! Много повидал я забияк, но ты их стоишь всех! Не бывает двух смертей. Меня и так казнят, я не боюсь. Молись перед своей кончиной!

Куат направился к султану, но юноша встал на его пути:

— Я вижу, честь тебе дороже жизни. Побереги себя. Остынь немного.

Заметив промедление Куата, султан пришел в себя. Он снова замахал камчой, закричал, все больше распаляясь:

— Он не посмеет, Зулейха! Презренный раб, жалкий раб. Я, если не сгною его в земле, сам вырою себе могилу!

— Я не ослышался? Он Зулейхой назвал тебя? — Забыв султана, Куат во все глаза смотрел на ту, которую считал джигитом.

— Да, мой батыр, я — Зулейха. Просишь у неба счастья, а взамен получаешь горе. На девушек, как на птиц, ставят разные силки, а поймав, уже не отпускают… — Ее горящие глаза, казалось, вмиг погасли. Сняв шлем, она склонила голову в знак уважения, и по плечам рассыпались ее густые волосы.

— Я виноват лишь пред тобою, Зулейха! Прости мне глупые слова. — Куат погладил гриву ее коня.

— Правда только с истиной дружна, скажите и о себе, батыр. — Зулейха снова поклонилась.

— Сестрица, я был наслышан о твоей красе. Жаль, что мы встретились в таком неподходящем месте, но знай, что твой Куат-ага отныне всегда с тобой, — он приложил к груди свои ладони.

Услышав его имя, девушка внезапно покраснела.

— Куат-ага, я тоже слышала о вас… Я не забуду нашей встречи, пока живу, пока дышу… — В ее глазах блеснули слезы. С грустью она смотрела на Куата, потом пришпорила коня.

Куат тоже вскочил в седло, но с места не двинулся, все смотрел вслед удаляющимся всадникам.

Жомарт-батыр вернулся от Тауке-хана в плохом настроении. Дурное расположение духа делает замкнутого человека еще более угрюмым. Придя в приготовленную ему юрту, он рывком снял пояс, скинул с плеч шелковый чапан и тут же лег. Так и лежал на подушке, отвернувшись к стене.

Дожидавшийся его Куат, когда вошел батыр, низко поклонился, но, видя состояние Жомарта, не сел, продолжал стоять. Наблюдая, как тот ворочается на лежанке и горестно вздыхает, Куат не решался заговорить с ним.

Наконец, чтобы развеять его тягостные думы, Куат спросил:

— Жаке {33} 33 Жаке — почтительная форма от имени Жомарт; Кулеке — от Кулнияз и т. д. , не пора ли нам собраться в обратную дорогу? В Ташкент заедем?

Жомарт посмотрел на Куата, вздохнул и отвернулся.

— Зачем ты танцуешь в пасти льва? — Жомарт задал свой вопрос спокойно, но гнев плескался в его голосе.

— Что я сделал, Жаке?

— Да куда уж больше! Такую кашу заварил! — Жомарт недовольно посмотрел на него.

— Я не знаю за собой вины. Разве я чем-то огорчил вас?

— Пойми, ты погубил себя. Поэтому я так расстроен. Что это за стычка с Булат-султаном?

— Если считать стычкой защиту собственной чести, то где же справедливость? — Куат сел на кошму. Все кипело в нем. Вчера он не придал значения происшествию на охоте.

— Что ты знаешь о справедливости? Она оружие в руках сильных, а для слабых в ней плохое прибежище. Если ты этого не понимаешь, как будешь жить на свете? — с грустью спросил Жомарт.

— Грош цена такой справедливости, если она, как дырявый щит, не может отразить удары насильников. Я не сверну со своего пути. — Куат встал.

— Перестань! Садись. Не мели вздор! Если ты идешь напролом, то считай — свое уже получил. Поедешь в Тобольск. Завтра же.

— Для чего?

— Не к родичам жены, не на гулянку, разумеется. По повеленью хана ты едешь как палач. Чтобы доставить связанным героя нашего, Суртая, любимого народом человеку. Вот на какое дело ты идешь!

— А если я откажусь? Пусть лучше испытают мою отвагу на поле брани, — взволнованно сказал Куат.

Жомарт привстал, поджал колени под себя.

— Это самонадеянность говорит в тебе. Эх, молодость! Нет чтоб рассудить разумно. Ясно, поручение неблагодарное, но что поделаешь? Кругом враги. Можем ли мы сейчас тратить время на раздоры и скандалы? Порой я думаю о Тауке, и волком выть хочется. Но понимаю, что в этой обстановке я должен поддержать его. Он ведь тоже ищет выход. Наши бедствия не дают ему прийти в себя. Как управлять таким раздробленным народом? То одно, то другое, бесконечные распри… — Помолчав немного, он продолжал: — Ты видел русских послов. Они говорят о своих обидах, и не только говорят, ставят определенные условия. Но так ли они не правы? Русские устали от набегов наших же джигитов. Но и тех понять можно. Бунтует обиженная гордость, отсюда и набеги, и грабежи. Их согнали с земли отцов, заставили скитаться. Что им осталось? Ведь это вопль отчаянья. Все эти сложные причины сдерживают хана, мешают нам договориться. Однако только русский царь поможет остановить зарвавшихся ойротов, готовых завтра же напасть на нас. Вот почему Тауке посылает тебя к Суртаю с наказом обуздать его или покончить с ним. Ох как нелегок дальний путь. Непроходимые топи, да только ли это? Я верю в твой характер, но твои поступки настораживают. Хватит ли у тебя ума распутать сложный узел? Об одном прошу — не набрасывайся на Суртая. Как и нас, его заботит судьба народа. Не распаляй его гнев и отчаянье, разговаривай мирно. Он прославился как отменный воин и еще больше как поэт, да не будут одиноки его дни! Узнай, что у него на уме, загляни к нему в душу. Почему к Суртаю отправляют именно тебя? Из-за стычки с Булат-султаном. Кто поручится, что с тобой он не посылает и свой кинжал, который вонзится тебе в спину? Будь осторожен. — Жомарт умолк и снова лег на бок, вспоминая то, что произошло в диване. Сегодня, в отличие от других дней, Тауке явился в диван рассеянный и вялый. Тяжбы он разрешал предвзято, давя на всех своею властью. Жомарт недоуменно смотрел на Тауке, в душе батыра вскипало недовольство.