Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Казыбек какое-то время ехал молча, с закрытыми глазами, обдумывая то, что с такой болью высказал Ахтамберди; потом по привычке крякнул, как он это делал каждый раз, когда заводил речь о чем-нибудь стоящем. И заговорил своим звучным, сочным голосом:

— Да. Жестоко ты судишь, Ахтамберди. В твоих словах слышится мне запал молодости, а не мудрость зрелого человека. Посмотри вокруг — разве греет солнце, как это было летом? Ведь нет. Стужа сменила лето, солнце в осенней дымке. Разве не приятно пасти табуны, доить кобыл, встречать невест в белых платках — кто же спорит с этим? — Казыбек вздохнул и слегка пришпорил коня. Казалось, облачко тревоги набежало на его глаза под насупленными бровями. Своими выпуклыми глазами он пристально оглядел обоих джигитов, едущих рядом. — Пойми, набеги — это месть за поражения. А если мы не будем ходить в походы, нас истребят всех до единого. Конечно, не в бранных схватках смысл жизни. Пасти скот, мирно коротать дни — вот подлинное счастье. Но разве мы имеем такую возможность? Наше дело — защитить честь народа, родную землю, как мы можем бросить саблю да верное копье? Вот ты говоришь, что мы, не помня себя от ярости, деремся, рвем башлыки. А я бы сказал, что мы, задрав нос, пятимся назад. Ты справедливо отметил единство, бывшее при Касыме и Хакназаре. А я с болью думаю о том, что нашей сплоченности уже не существует. И в этом гибель для страны. Там, где разрушено единство, забыты и покой и честь. А ведь когда-то мы коней купали в Идиле, пили воду из Иртыша, на севере мы кочевали в Приишимье, а на юге доходили до стен Китая. Кто мы теперь? Рассыпались как просо. Алтай и Алатау в руках ойротов, Едиль и Яик достались тургаутам. Думаю, и сердце кровью обливается, как будто стрела пронзила легкое. Я не могу спокойно говорить о наших бедствиях. Ведь наша родина в беде. Так отзовитесь же, поэты и певцы, стихами, задушевной песней на это горе! Нам сейчас не нужно хладнокровья, с горячим сердцем зови народ к единству в своих раздольных песнях. К миру и согласию зови. Пусть твои песни, как кремень, высекут огонь, пробуждая в людях лучшее, пусть струны твоей домбры укрепляют в них решимость перед натиском врага, готового живьем сровнять нас с землей, вот таких песен мы ждем. Отобрази в своих мелодиях жалкую участь народа, отврати его от позорных междоусобиц, не взывай к теням усопших, говори о самом сокровенном, о том, что трогает живых. Заклейми отпрысков чингизидов, только и способных на мелкие дрязги. Помоги возродить единое знамя народа, чья сплоченность развалилась, когда образовалось три жуза. Абулхаир, Барак и Турсун раздирают на части Младший жуз, Каюп и Абильмамбет разъединили Средний. Словно бешеные кони они несутся, сметая все преграды. Тауке уже не совладать с ними. Он утратил свою силу. Легче управиться с простым народом в степях, чем со всеми этими султанами на Пепельном холме. Нельзя недооценивать народ: разгневается — покатится лавиной, разъярится — хлынет неуправляемым потоком. Надо направить его мощь в нужное русло. Сила не в хане, а в народе, надо это понять. Сплотится — станет стальным мечом, поднимется — понесется песчаной бурей, разбредется — превратится в кизяк. И копыта давят в землю, и ветры его гложут. Я не всесилен, Ахтамберди, у таких певцов, как ты, свое мужество. Испокон веков лживые посулы и обещания приносили лишь страдания — клали в землю сыновей, толкали в петлю дочерей. Пролей же свет свободы в сердца измученных людей. Они еще не разучились радоваться, так подари же им улыбку. Ты чист душой, поэтому ты так взволнован. Дай бог тебе и дальше так же остро чувствовать боль ближнего. — Казыбек ласково посмотрел на него. Его рыжий, со звездочкой на лбу конь перешел на рысь. Полуденное солнце озарило крупную фигуру Казыбека, его открытое лицо.

Увлеченные разговором, путники только сейчас услышали чьи-то жалобные крики. Ахтамберди повернул голову, его лицо сделалось суровым.

Поодаль несколько всадников избивали пешего. Пришпорив коней, они налетели на него с занесенными плетками. Их жертва, только что стонавшая под лютыми ударами, сейчас молча сжалась в комок. Налитые кровью глаза горели ненавистью.

— Получай, негодяй! Будешь знать, как без спросу отводить воду из арыка мечети!

— Грязный червь! Вот тебе за ослушание! По тебе скучала моя плеть!

Ругань и окрики ставленников мечети стоили свиста их плетей. Путники остановились в смятении.

Куат пришпорил коня и властно крикнул:

— Прекратите! Остановитесь, изверги!

Те четверо было опешили от грозного окрика, но тут же снова замахнулись камчами. Ахтамберди подскакал с другой стороны и молча стегнул чернявого рябого нукера в большой чалме. Свинцовая плетка шутить не любит, тот ничком слетел с коня.

Куат тоже хлестал направо и налево. Вскоре вся четверка, дрожа, умоляла о пощаде.

— Не отбирайте у нас жизнь! Пощадите, агатай!

Казыбек, молча наблюдавший эту сцену, подал знак отпустить их. Все четверо опрометью вскочили на коней и убрались восвояси.

— О, чтоб аллах исполнил все ваши желания! Оказывается, иногда он внимает и слезам бедняков. Чтоб не знали вы несчастий до глубокой старости! — повторял слова благодарности крестьянин, а по лицу его текли струйки крови. Он то склонялся перед Казыбеком, то брал в свои ладони руки Ахтамберди. Не умолкая, он привел свою арбу, запряженную быком, ласково погладил большие полосатые мешки. Улыбка раздвинула его окровавленные губы. Из складок разорванного кафтана он вытащил чакчу, заложил под язык насыбай, смачно выплюнул слюну, потом как ни в чем не бывало стал расспрашивать путников, кто они и откуда.

Казыбек коротко отвечал, а сам смотрел на горизонт, закрытый тучами, дрожа под натиском крутого ветра. Потом сказал:

— А теперь и ты нам расскажи. Кто эти люди? И что ты делаешь в степи пустынной?

— Э-э, долгая история. Я вам по дороге расскажу. Вон там, под холмом, мой аул. Я туда иду. — Арба скрипела по мерзлой земле, вторя неторопливой поступи быка. Попридержав поводья своих скакунов, Казыбек и его джигиты ехали рядом с дехканином. — Вот уже десять лет, как переселились мы в этот Туркестанский вилайет, — прокашлявшись, начал он. — Мы из найманов, из Прииртышья. Нагрянула черная чума — ойроты и мы покинули свои холмы, аргыны бросили родные степи. Теперь ютимся здесь. Всех разметало по белу свету, беднейшие из нас осели тут. Как только наступает весна, мы роемся в земле, как сурки, стараемся засеять каждую пядь пригодной земли, чтобы добыть себе прокорм. Поскольку навсегда утрачены наши джайляу и зимовья, такие бездомные чужаки, как мы, селимся вокруг городов Туркестана, Саурана и Тараза, выращиваем хлеб, разводим овощи. Я бы теперь уже не смог сопротивляться врагам, жизнь сломила меня. Бедность доконала, куда подашься без лошади? Разве раньше снес бы я такое? Да я бы с голыми руками на них кинулся. Противно на душе. Меня раздавило это жалкое существование, а как подумаю, что вовек мне не видать родимых мест, что никто не бросит на мою могилу хотя бы горсть земли отцов, ой как тяжело становится! Было у меня несколько лошадей. Всех отобрали! Теперь одна надежда — копание в земле. А что? Для бедняков это выход. Тут недалеко город, а в нем базар. Продашь свои излишки, хоть тряпку старую, да купишь, чтоб тело голое прикрыть. К тому же местные казахи меняют скот на хлеб. Так будешь и при мясе. — Дехканин усмехнулся. — Но вы не думайте, что мы живем в раю. Конечно, тяжелый труд вознаграждает. Бывает, и сам доволен своей работой. Мы все здесь друг дружке помогаем, живем одной семьей. Аргыны и найманы, кипчаки и конраты — живем в согласии и мире. Теперь я расскажу об этих четверых. Свой хлеб мы поливаем водой, а больше по́том. Пота хватает, а воды мало. И земли вдоволь, но вся она в руках у нескольких людей. Конечно, и клочок может прокормить семью, но где взять воду? Так, мой участок принадлежит мечети Яссави {36} 36 Мавзолей Ходжа Ахмеда Яссави находится в г. Туркестане (Казахская ССР). Ходжа Ахмед Яссави (ок. 1105—1166) — среднеазиатский суфийский поэт и проповедник, пользовавшийся широкой популярностью в Средней Азии. Большое распространение получил его сборник мистических стихов «Хохмат». . У них там есть какая-то бумага на владение. Все зерно идет в закрома мечети. Но это еще полбеды. Самое главное — нехватка воды. Арыки питает источник мечети. Какая нам польза от того, что этих арыков много? Таким беднякам, как я, даже подойти близко не дают. За один полив плата непомерная. Как-то я воспользовался их водой. Прихвостням муллы, видно, показалось, что я мало уплатил, они хотели отобрать у меня последний хлеб, что я вез на базар, это вы спасли меня. — Крестьянин потянул на себя веревку, привязанную к рогам быка. Наверно, у него во рту пересохло от долгого рассказа, он снова полез в карман за чакчой. Они шли вдоль склона холма, и дехканин показывал убогие земляные жилища. Он улыбался, лицо его разрумянилось, в глазах даже засветилась гордость. — Вон посмотрите, все, кто там возятся с землей, такие же дехкане, как и я. Те, что уехали, пренебрегают нами… ну что же, мы и вправду похожи на сурков…