Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Катятся седые волны Балхаша, пенятся и бурлят, тоскуя по уехавшим аулам. Нежно баюкают красавицу казашку, бросившуюся в пучину, чтобы не достаться врагам. Домбра, спой о ней! Всех вспомни, никого не предавай забвению! Мужество — не зерно, его не взвесишь на весах. Память народная — вот его слава. И об этом спой, домбра! Поведай о том, как стонали реки, как метались барханы. Как содрогался Яик, не желая омывать ноги нашим врагам, как тоскуют пески Нарына по резвившимся в них жеребятам. Расскажи обо всем, домбра. Ведь Яик и Нарын — как спина и лоно одного и того же тела нашей бескрайней степи. Разве не болит печень, не стонет сердце, когда по спине стегают плетью? Разве от пальцев ног до головы — это не твоя страна, земля наших предков? Все свои легенды и предания она подарила тебе, домбра.

Рассказывают, однажды отряд казахов попал в безвыходное положение: их преследовал враг, а путь им преграждала неприступная скала. И когда неприятель уже настигал их, один из джигитов вытащил из хурджуна свою домбру.

«Ты, верно, спятил! — закричал на него аксакал. — Рук не хватает, чтобы пускать стрелы, а ты взял домбру!»

Музыкант смолчал. Он подошел к обмелевшей речке, через которую они только что вброд переправились, и с силой ударил по струнам. Задрожали горы, началось землетрясение от этих грозных звуков. Вспенилась вода в реке, разбушевались волны, бешеный поток поглотил неприятеля вместе с его лошадьми. Их крики потонули в грохочущей пучине. Но вода у ног музыканта даже не шелохнулась; она тихо журчала, а отойдя немного подальше, превращалась в грозную лавину, сметавшую врага. Недаром старики говорят: священна земля родины, священна вода родная, для врагов — они карающий меч, для нас — надежный щит. Надо помнить об этом. Беречь каждую пядь родной земли, верить в ее чудодейственную силу. Когда затихли струны домбры, река снова стала мелкой. Потоп прекратился, прояснилось небо. Черная скала раскололась надвое, уступая дорогу воинам.

О, сладкозвучная домбра! Ты мой вожак в этом страшном хаосе. Пусть твои волшебные песни откроют народу свет свободы!»

…Закончив игру величавым маршем, Тынышбай прислонил домбру к стене и отер пот с лица. Исподволь оглядев присутствующих, увидев раскрасневшиеся лица своих спутников и хозяина Жумабека, он остался доволен собой. Его ровесник Куат хлопнул Тынышбая по спине:

— Спасибо, дружище! Как ладно ты сыграл!

Куат выразил мнение всех. Словно птицы встрепенули крыльями, так шумно они благодарили джигита. Потом домбру взял Ахтамберди-жырау и запел речитативом:

Когда он смолк, Казыбек рассказал то, что было интересно послушать всем:

— Десять лет назад я отправился во дворец Цэван-Рабдана в качестве посла. Там я встретил пленника — молодого казаха. Он расспрашивал о наших степях, о родном народе. Я стал взволнованно рассказывать об отчей земле. Видимо, не все смог передать словами. Юноша заплакал. У меня к поясу был привязан мешочек с горстью земли Сары-Арки {42} 42 Сары-Арка — степи Центрального Казахстана. . Я отдал ему мешочек. Джигит жадно вдыхал запах земли, попробовал ее языком. Он плакал, не стесняясь слез. Видно все, о чем не сумел я ему рассказать — горы, степи, свой народ, — увидел он в горстке казахской земли. И я сам словно впервые понял, что самое драгоценное на свете — земля отцов, она — святыня. С тех пор эта горстка в заветном мешочке для меня и молитва, и заклинание, самая дорогая моя память. Наконец, стерев слезы, джигит сказал:

«Кисловатая она на вкус».

«Она такой и должна быть, ведь это почва».

«Нет! Она пахнет потом, кизяком, полынью. Так пахли седло моего отца, руки моей матери, простор моей степи. Сердце мое чуть не разорвалось, почуяв три эти запаха, слитых воедино».

Он сидел подле меня, растирая землю ладонями.

«Оказывается, она красная — родная земля».

«Я брал ее на холме, где добывали охру».

«Она — как кровь моего деда, как тюльпан моей степи, как платочек моей невесты! Почему я это понял так поздно?»

Пусть поздно, но всей душой он понял, что наша земля полита по́том и кровью отцов, не каплями эти пот и кровь падали, а лились потоками. Я смотрел на него, и у самого к горлу подступал комок. С тех пор я никогда не хожу без щепотки земли в мешочке, привязанном к поясу. Когда говорят: «Чтоб не досталось тебе родной земли», «Чтоб на твою могилу не бросил родич горсть твоей земли», — нет проклятия хуже. Пусть и на чужбине вспомнится тебе родина. Не сбудутся надежды врага, не покинем мы отчий край, мы должны засеять родную землю семенами добра. Да услышат уши, способные слышать, да увидят глаза, способные видеть. Ахтамберди, ты сложил хорошие стихи, народ наш не только плачет и стонет, он кует оружие, чтобы обуздать врага. Копится народный гнев и скоро прорвет плотину терпения. Не надо глушить в себе этот голос, пусть он взметнется до небес. Надо поднять народ на борьбу, нельзя упускать время.

— Вы прочли наши мысли, Казеке.

— В груди горит огонь!

— Мы долго лили слезы, теперь возьмемся за оружие.

Песни и наигрыши сменяли друг друга, время перевалило за полночь. Вспомнились старые мелодии, запелись новые. Из давних лет зазвучали голоса любимых песнетворцев.

Морщинистые щеки Жумабека дрожали. Смелые глаза Куата заволоклись туманом. В душевном смятении, с чувством острой тоски смотрел он на пальцы, бегущие по струнам домбры. Много загадочного таится в берущих за сердце мелодиях. На широком лбу джигита проступили две отчетливые морщины, как две дороги, ведущие в неизвестное.

…Рано утром джигиты сели на коней и собрались попрощаться с гостеприимным Жумабеком, как вдруг нагрянули ясачники мечети. На этот раз их было не четверо, а целый десяток, все были вооружены до зубов. Словно не замечая никого, они набросились на дехканина:

— Где хлеб? Вези немедленно!

— И хараж уплати сполна!

— Вот указ мутауалли, живо собирайся!

Куат хотел помешать им.

— Джигиты! Подождите! Можно же договориться по-хорошему.

— А ты кто такой? Не суйся не в свое дело! Или ты не понимаешь, что значит указ? Эта скотина посягает на собственность Азрет-султана. Он не чтит муллу, а ты за него заступаешься!

Казыбек, уже восседавший на своем рыжем упитанном жеребце, грозно крикнул:

— Эй ты, скажи своему мутауалли, если он впредь тронет хотя бы волос на голове этого бедняги, с ним буду говорить я. Буду говорить перед лицом Тауке-хана. Скажи, что так велел передать Казыбек-Златоуст! — Он вырвал из рук ясачника бумажный свиток и скомкал его.