Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Ахтамберди пришелся по душе этот скромный человек; он хоть и поделился с ними своими горестями, но не сетовал на судьбу, а надеялся на лучшее. Ахтамберди спросил его:

— Отагасы {37} 37 Отагасы — хозяин юрты; почтительное обращение к старшему. , я восхищен вашей стойкостью. Хоть и дыряв ваш чекмень, но душа осталась цельной. Не печальтесь. И к Иртышу придем, всему свой час. Чем больше горя в сердце, тем сильней и ненависть. Так пусть она утроится, прорвется бурей! — Он поправил соболью шапку рукоятью камчи. — Вы сказали, что вся эта земля принадлежит мечети, а чем вы за нее платите?

— Ой, голубчик, — замахал дехканин руками, — лучше не спрашивай. Если стану перечислять, волос на голове не хватит. Основной ясак называется «хараж», три десятых урожая уходит на него… Еще есть «мал-жихад» — это еще одна десятая. Есть еще зубастый дьявол подрядчик. Работаем на него — копаем арыки, строим мосты, дороги прокладываем — тоже в счет платы за землю. Туда почти половина урожая уходит. Придумали еще какой-то тагар — налог в пользу войска. Ты лучше спроси, что остается у нас в руках после отдачи всех налогов? — Дехканин нахмурился и сердито взглянул на Ахтамберди.

— А что дальше будешь делать? Ведь те четверо опять приедут. — Ахтамберди поднял глаза на дехканина. Они уже въезжали в аул. С грустью певец смотрел на жалкие халупы, подле которых копошились худые оборванные дети.

Крестьянин только глубоко вздохнул и протянул веревку от быка подошедшему к нему с поклоном мальчику. Затем вынул из кармана ситцевый платок и вытер со лба запекшуюся кровь. Снял мерлушковый малахай, отер бритую голову. Подошел к Казыбеку и взял за повод его коня.

— Аксакал, хотя по возрасту вы не старше меня, вы и впрямь почтенный человек. Если не брезгуете нашим убогим жильем, дайте отдых своим ногам и примите скромное угощение. Что имею, все вам предложу, а чего нет — уж не взыщите. И то правда, что дом мой похож на темный колодец, но душа у меня широкая как озеро. Прошу вас, слезьте с коней. — Он низко поклонился.

— Отагасы, спасибо за гостеприимство, за добрые слова. Только нужда может одолеть щедрого. Спасибо! Но мы торопимся. Потом — нас много, нелегко принять столько гостей… — Бий пытался уклониться от приглашения, но вынужден был уступить настойчивым просьбам хозяина.

Несмотря на убогий снаружи вид, внутри земляного жилища было чисто, просторно. Дехканин постелил на пол стеганые одеяла, подложил гостям под локти подушки. Удобно устроившись, Казыбек погрузился в свои думы. От румяных баурсаков {38} 38 Баурсаки — поджаренные в масле шарики из теста. , горячего чая вспотели лица его джигитов, на сердце стало веселее.

Гости только сейчас толком познакомились с хозяином. В свою очередь, услышав их имена, старый Жумабек чуть не подскочил на месте.

— Казеке! Я прекрасно вас знаю, понаслышке, конечно. Это просто чудо! Как я мог ждать такого знатного гостя! Ведь даже нукеры хатиба {39} 39 Хатиб — духовный сан у мусульман. брезгуют заглянуть в мою бедную лачугу. Какая у вас добрая, отзывчивая душа! Бедолага Жумабек готов лопнуть от радости! — растроганно воскликнул он и, забыв о перенесенном давеча унижении, в порыве своего щедрого сердца, ставил на дастархан все, что было в доме.

— Кстати, жырау, вы сказали, что эти палачи приедут опять. Да разве шакалы бросают свою жертву? Видит бог, вернутся. Знаем мы их повадки. Говорят, и святой не выдержит, если бить беспрестанно. Кожа у нас дубленая, привыкли: разобьют голову — шапку наденем, вывернут руку — чекмень накинем. Когда живешь под постоянным гнетом, любые тяготы — ерунда, а побои — вообще семечки. Было бы о чем горевать! Зато мы не чьи-то рабы на чужбине, живем у себя на родине. Перед измывательствами ойротов все меркнет, я вырвался из-под их власти, добрался сюда, куда же мне еще идти? Я бежал от пожара, мне ли бояться горячей золы? Если на то будет воля аллаха, еще увидим Иртыш, землю, где испокон веков пасли табуны наши предки. Искупаемся в его чистой воде, смоем всю грязь с души. Очистим сердце и приляжем в траве высокой. Бедное мое сердце, ты в этот день разорвешься от счастья! Перед светом большой мечты гаснут мелкие обиды, стану ли я расстраиваться из-за того, что два-три холуя глумятся надо мной? — закончил свое взволнованное слово Жумабек и смело взглянул на гостей.

Потом, пользуясь удобным моментом, он решил кое о чем их расспросить. Речь шла не о простых крестьянских делах и нуждах — о серьезных вопросах. Жумабек рассуждал здраво, мудро, руководствуясь своим житейским опытом.

— Казеке, наши деды кусали пальцы от досады, говоря: «Погиб Мамай и стал посмешищем». Думаю, эту прибаутку придумал кто-то из чванливой знати. Или еще говорят: «Лучше живой кот, чем мертвый лев». Разве кот может заменить льва? Народ пойдет за ханом, если будет верить в него, а иначе — разбредется кто куда. Хан, который не может сплотить народ, — как цепь на ногах. Разве сила в том выражается, чтобы держать в узде соплеменников, готовых в бою отстоять честь родины? Неужели Тауке так одряхлел? Да простит меня аллах, это я от горечи так говорю. Неужто хан позабыл свое былое могущество, когда отправлял во все стороны дружины, закованные в голубую сталь? Ведь порой надо и постращать врага булатом, иначе он может заржаветь в ножнах. Почему мы так покорны, отчего втянули головы в плечи? Когда же от слов перейдем к действиям? — Жумабек замолчал. Думая о наболевшем, он смотрел в упор на Казыбека. «Мне нужна правда, только правда», — говорили его глаза.

Казыбек понял, что его спутники молча одобряют Жумабека за то, что он высказал накипевшее у всех, и теперь ждут ответа, поэтому он счел неудобным умолчать.

— Старики недаром говорят: не прячь нож, он еще пригодится, не спеши открыть сердце — узнай лучше своего собеседника. Мы с вами не из тех, кто хитрит да юлит. Вы от меня ждете откровенности. И правильно делаете. В степи много всего: и дикий зверь по ней рыщет, и наши враги, и наши раздоры — там же. Много испытаний выпадает на долю народа. Мы живем в такое недоброе время, когда шесть единоплеменников-алашей {40} 40 Шесть алашей — совокупное название казахского народа в просторечии. отстоят друг от друга дальше, чем шесть курганов. Лютый враг сжал нас железным обручем. Он готов проникнуть в любую брешь, пролезть в каждую щель. Земли́, которая тебя кормит, с каждым днем становится все меньше. Мы сами становимся как высохшая сыромять. Плохие сторожа каются, когда уже все украдено. Каются, но хотят увильнуть от ответственности. Не надо путать чванство с гордостью. А мы чванимся друг перед другом, хватаем друг друга за глотку. Иначе отдали бы врагам Старший жуз?.. Сердце обливается кровью, когда думаю о султанах, о тех, кому корысть дороже родного дитяти. Мы, казахи, похожи на лошадей — ищем своего табунщика. То, чего хочу я, хочет весь народ. Затаенная сила хлынет из него рекой, и он подымется на битву с неприятелем. Я не собираюсь отсиживаться в укромном месте. Скажу напутственное слово тому, кто способен слушать, а тому, кто может держать оружие, — дам дубину. Все равно двум смертям не бывать. Стать никем, влачить сиротские дни, да еще смириться с рабской долей — разве это жизнь? — Казыбек горестно вздохнул, отер вспотевшее лицо, задумался. Видно, не просто ему было ответить на все наболевшие вопросы, и он не скрывал этого. Чувствовалось, что он устал от бесконечных и порой бесплодных дум. — В позднем возрасте, когда в душе затихают желания, их сменяет гнетущая тоска, та, что гложет сердце. Верно, от тягостных раздумий. Мучения в этом бренном мире кончаются лишь тогда, когда наши ненасытные глаза засыпает могильный песок. Но это слабое утешение. И начинаешь бредить наяву, словно страшное чудовище преследует тебя. Тулпар, кляча и мерин не хотят впрягаться в общий хомут. Оно понятно: лучше свой теленок, чем общий бык. Я видел хана — он готов был разорваться от гнева, тягостное зрелище! Зависть, злость, недоверие, как щенки паршивой суки, расплодились в нашей степи. Вот в чем опасность! — Казыбек кончил говорить.