Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Байбише ничего не ответила ей, ее молчание еще больше распалило молодую женщину, она порылась в своем сундуке и, вытащив все свои наряды, надела их один поверх другого.

— Я уезжаю. Передай своему старикану — пусть не пытается меня разыскивать. Он может еще десять раз жениться, все равно у него не будет детей. Я заберу черную верблюдицу. Пусть не жадничает, моя молодость, которую я подарила ему, чего-нибудь да стоит!

Байбише не пошевельнулась, она словно окаменела.

Черная верблюдица зарысила в степь. Чем дальше она удалялась от аула, тем сильнее ревела.

Ахтохты направлялась в ту сторону, куда убежал пастух. Она стегала верблюдицу по чему попало — по шее, по голове; та неуклюже бежала, выбрасывая длинные ноги.

Земля еще не просохла после ночной бури, над степью стоял густой туман. На кустах вспыхнули зеленые почки, воздух был насыщен острым запахом молодой травы.

Черная верблюдица уже не ревела, трусила мерной рысью, Ахтохты озиралась по сторонам, боясь заблудиться.

Когда показался родник, женщина заставила верблюдицу опуститься на землю, а сама прилегла в луговую траву. Стоило ей смежить ресницы, как откуда ни возьмись, появился отряд всадников. Они окружили Ахтохты, а один смуглый джигит разбудил ее.

Она открыла глаза и, увидев вооруженных мужчин, удивилась, но не испугалась. Игриво улыбаясь, Ахтохты заискивающе смотрела на их предводителя.

— Доброго пути, батыр!

— Путь у меня всегда добрый. А ты кто будешь?

— Я жена Борте-батыра.

— А где сам Борте?

— Погнал овец на берег Чирчика.

— Он что же, один? — полюбопытствовал джигит.

— Он вечно один как перст. Ни с кем не водится, кроме собственной тени. — Ахтохты потянулась как кошка и подмигнула всаднику.

Тот, смекнув, куда она клонит, быстро отослал своих людей, а сам вернулся к смазливой красотке.

Понуро плелся Борте за своей отарой, настроение его было под стать хмурой погоде. Тело у него ломило, да и гнедой жеребец раздражал его своим вялым шагом, прямо-таки руки чесались сломать об этого лентяя плетку.

Впереди показался Чирчик, уже был слышен шум его беспокойных волн, половина отары успела перевалить за холм. Когда Борте поднялся на его вершину, перед ним простиралась разлившаяся река.

Батыр с тоской посмотрел назад. Ему показалось, что он загнан в тупик врагом, лютыми ойротами, слухи о которых с каждым днем все дальше разносились по степи.

Вдруг его конь запрядал ушами; выгнув шею, обернулся и тревожно заржал. Тут и Борте заметил четырех всадников, скачущих ему наперерез. Не было сомнений, что они заметили батыра, но внезапно повернули коней и нырнули в туман.

Что это означало? Встревоженный Борте пришпорил жеребца и, собрав рассыпавшуюся отару, погнал ее вдоль берега.

К полудню туман рассеялся, остыл и гнев Борте, теперь ему хотелось одного: поскорее увидеть свою Ахтохты.

«Боже правый, ведь, если поразмыслить, во всем виноват я сам. Сдались мне эти овцы! Жадность меня погубила. Если бы я жил по-людски, в своем ауле, и Ахтохты была бы довольна мной. А то ведь у меня одно на уме — мой скот. Молодая женщина не может жить без ласки, без внимания. Вот она меня и проучила, поделом мне…»

Борте вспомнил атласную кожу своей токал и горестно вздохнул. На всем скаку он взлетел на холм и с ужасом заметил, что окружен ойротами, их было около ста. Завидев Борте, они помчались во весь опор.

— А вот и славный казахский батыр!

— Ишь как улепетывает! — донеслось до Борте.

Эх, был бы он один! Но что делать с отарой? Несчастные овцы не могли переплыть разбушевавшуюся реку.

Борте повернул обратно. Достал окованный серебром колчан, вытащил оттуда украшенную перьями стрелу и поднес к губам стальной наконечник — такая у него была привычка.

Батыр приближался к реке, не отставала и погоня. Беспорядочно летели стрелы и падали на полдороге — старый способ постращать врага.

Борте натянул тетиву до отказа, один из ойротов свалился на землю. Жеребец батыра прыгнул в воду, и его стало относить течением, надо было следить, чтобы он не захлебнулся. Испуганные овцы кинулись от берега и, попадая под копыта вражеских коней, задержали погоню. Теперь Борте был уже недосягаем для ойротских стрел.

Впереди его встретила разбушевавшаяся стихия. Если бы не бешеные волны, батыр давно бы переправился на другой берег, но взбунтовавшаяся река уносила его все дальше. Если захлебнется его верный конь, тогда не жди от нее пощады. Борте натянул повод, сапоги его наполнились водой, тянули вниз. Все кружилось у него перед глазами, а сзади доносились злорадные крики врагов.

Жеребец Борте был настоящим аргамаком. Намокшая грива прилипла к его лбу, ноздри жадно ловили воздух, временами только острые уши торчали над водой. В скором времени ноги аргамака коснулись дна; рванувшись из воды, он вынес Борте на берег.

Батыр обернулся. Река, казалось, успокоилась и дразнила его: «Ну что, испугался? Не хочешь ли еще раз сразиться с моими волнами? Подумай хорошенько — ведь на том берегу остался твой очаг, твой скот…»

Усталый батыр слез с коня, из сапог вылилось доброе ведро воды. Босиком подошел он к берегу и бросил горсть земли в воду. Так он отвращал от себя коварную реку и притаившихся за ней врагов.

Потом он подтянул подпругу покрепче и направился в Туркестан. По пути он встретил не одно кочевье, а великое множество бездомных людей.

Темная ночь накинула на землю траурное покрывало. Ни одной звезды не было на небе. Черные тучи поглотили свет и надежду, пролившись на степь беспощадным дождем.

Тоскливо воет ветер, надрывно скрипит курай, ноги проваливаются в грязь по щиколотку.

Рухия вконец обессилела. Она давно потеряла свой белый платок, мокрые волосы облепили лицо, теперь на ней одна дырявая безрукавка, намокшая, тяжелая…

Рухия сбилась с пути. «Выжить, надо непременно выжить…» — тускло стучит в ее сознании. Давеча, устав, она прилегла под кустом и снова отбилась от кочевья. Ей не хотелось быть обузой для этих изможденных стариков и женщин, но как одолеть одной бесконечную дорогу? Очнувшись после короткого отдыха, она увидела недалеко от себя мертвую старуху и страшно испугалась. Больше всего ее поразили открытые старческие глаза. Ей показалось, они смотрят на нее с немым укором и словно говорят: «Что ты сидишь? Я не могу встать, но ты-то живая. Моя душа не отлетела совсем. Я вижу небо, жду моих отважных сородичей — они отомстят за меня…»

Рухия заставила себя подняться и, шатаясь, пошла снова…

Как пахнет полынью! Как хочется есть… но вот тошнит, противный комок подступает к горлу… Что это — туча или чьи-то волосы разметались по небу? Проклятый дождь, когда он кончится?