Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Рухия скорчилась, превратилась в один сплошной комок боли, живот тянет ее к земле, наползает на колени. Когда она подхватывает его руками — ощущает биение сердца своего ребенка, и это не дает ей погибнуть, заставляет идти…

Она не помнит, когда расползлась ее обувь, ноги распухли, кровоточат. Страждет все ее существо; пронизанная безмерной болью, она не ощущает маленькой боли. Временами ее охватывает ужас, тело покрывается холодной испариной. Только не останавливаться… Иначе она уже не сможет подняться. Но родовые схватки начинаются с новой силой. Рухия откидывает со лба намокшие пряди и стонет. Нет страшнее чудовища, чем эта нескончаемая, беспросветная ночь…

Мир как будто потерял все голоса. Нет, он полон странными звуками и шорохами, но молодая женщина, витая между жизнью и смертью, словно оглохла. Шаги ее замирают вдали, нет конца этой сумрачной дороге…

Опять ее ноздри щекочет запах полыни. Как трудно дышать… Младенец торкается в ее чреве, просится в мир. Рухия подставила губы каплям дождя, немного утолила жажду.

«Куда я бреду, не разбирая дороги?» Вдруг ей послышался чей-то голос. «Значит, я иду верно, там кочевье… Если бы ноги не были разбиты в кровь…»

Голос послышался снова. «Ведь это человеческий голос! Как сладостен он одинокой истосковавшейся душе!» Слезы отчаянья хлынули из глаз Рухии.

Родовые схватки снова начали мучить ее. «О мой маленький. Я так и назову тебя — Тентек. Подожди немного, надо догнать кочевье». Странно, крохотное существо в ее чреве казалось Рухии единственным ее заступником на земле.

Голос то исчезал, то возникал вновь. Женщина шла на его звук, тело ее окаменело, она еле двигалась.

— У-у-у-у!

Кто это — человек или волк? Для обезумевшей женщины то было уже безразлично. Только бы не упасть, боль сдавливала все ее тело. Лучше умереть, чем так страдать. Впервые смерть показалась ей облегчением, лишь мысль о младенце заставляла держаться на ногах. «Чем он виноват, мой маленький? Я должна терпеть ради него…» Вдруг невыносимая боль резанула ее как ножом, и она покатилась по земле.

Земля показалась мягкой. Рухия металась, царапая себе лицо, вдруг ухватилась за стебель таволги. Жар разлился по всему телу, она истошно закричала, уперлась пятками о землю и тут почувствовала странное облегчение. У ее ног лежал теплый живой комок. «Забияка мой!» — прошептала она и потеряла сознание.

В забытьи она была недолго. Ее разбудил тоненький плач. Дождь прекратился, утих ветер. Рухия скинула безрукавку, запеленала малыша; прижав его к себе, стала кормить грудью.

Так она блаженно сидела, укачивая его.

Занималась заря. Ее неудержимо клонило в сон. Почмокав беззубым ртом, прикорнул и малыш.

Услышав топот копыт, Рухия в испуге вздрогнула, но тут же успокоила себя: «Кто бы они ни были, они же люди, не смогут обойтись со мной жестоко, пощадят…»

К ней приблизились четыре всадника.

— Кто ты? — спросил один, не слезая с коня.

— Бедная путница…

— А что ты тут делаешь?

— Отстала от кочевья… Родила… Кормлю ребенка.

— Принесла еще одного врага! — Ойрот замахнулся плетью.

— Чем я провинилась перед тобой? — Шатаясь, Рухия встала, по щекам ее бежали слезы.

— Что уставилась, сука? — Шерик огрел ее камчой.

Рухия ни слова не обронила, только заслонила руками младенца.

Один из всадников спрыгнул с коня и выхватил у своего спутника плеть.

— Может, красавица, немного позабавимся, а? Что ты молчишь? Или хочешь, чтобы я проткнул копьем твоего заморыша?

Острым ножом впились страшные слова в сердце Рухни. Что она могла поделать? Она была беззащитна перед этими извергами, напавшими на нее.

— Вытри слезы, улыбнись, так-то лучше. Идем, идем…

Рухия еле волочила ноги. Трое не отставали от нее, предвкушая забаву. Их жадные глаза скользили по ее разорванному платью, раздевали женщину. Показался родник.

— Я пойду помоюсь.

— А не сбежишь?

— Куда же мне бежать?

— Ну ладно, только быстро.

Рухия подошла к воде. Те — за ее спиной — смеялись, торопили. Ей так хотелось вцепиться им в горло, но что будет тогда с ее несчастным малышом? Не может она стать их подстилкой, лучше умереть! Что же делать? Чтобы они проткнули копьем сынишку, едва увидевшего свое первое утро? Отчаянье, леденящая безысходность сковали Рухию.

Снова остро запахла полынь. О заветный запах родной земли, нежный, влекущий!.. У Рухии созрело решение. Взглянув исподлобья на своих мучителей, она незаметно положила малыша под большим кустом. «Постарайся выжить, солнышко мое! Видит бог, я больше ничего не могу для тебя сделать…» Не смея обернуться, она пошла прочь.

— Куда ты? — окликнули ее.

— Отойдем подальше.

Четверо шериков ехали за ней, они удалялись от родника. Рухия понуро плелась впереди, а душа ее рвалась назад — к сыну.

«Куда я иду? — с ужасом думала она. — Я попала в западню. Как я могу противостоять им? Что за пытку придумал для меня создатель?»

— Эй, баба! Остановись!

— Батыр, даже перед боем бывает поединок. Вы что же, вчетвером кинетесь на одну женщину?

Шерику явно польстило, что его назвали батыром. Он остановил своих шериков, спешился и вместе с Рухией стал спускаться в лощину.

— Куда ты все бежишь, казахская красотка? Ты уже распалила меня, мне не терпится тебя обнять… — Он положил руку на ее тонкую шею.

Рухия вздрогнула как от прикосновения змеи.

— Удальцу, говорят, пристало терпение. Я же никуда не денусь. Пойми, я только родила… Повремени пару дней, ты же не зверь… — Пытаясь заговорить ему зубы, Рухия нащупала на поясе у ойрота кинжал.

— Какое у тебя жаркое дыхание! Я не могу больше терпеть… — Шерик привлек ее к себе.

— Отстань! Убери руки!

— О-о-о, хатун! Не выводи меня из себя, не то я распорю тебя надвое!

Рухия не смогла вытащить его кинжал; испугавшись гнева шерика, она сменила тон, заговорила примиряюще:

— Ох, какой ты сердитый! Зачем так? Давай присядем в тенек, поболтаем о том о сем…

— Вы, казашки, свое дело знаете, улещите любого. Ладно, будь по-твоему, присядем.

Он опустился на траву, а Рухия подняла с земли внушительный камень и с силой ударила шерика по затылку. Тот и охнуть не успел, как повалился замертво.

«Все кончено», — подумала Рухия и в изнеможении опустилась на землю. Она отомстила за свое унижение, за бесконечные страдания. Она сидела неподвижно, мытарства последних дней доконали ее, у нее больше не было воли к сопротивлению.

Трое шериков долго дожидались своего товарища и в конце концов, встревоженные, спустились в лощину.

Увидев, что их товарищ распростерт на земле, они схватили Рухию. Сверкнула сабля.

— Руби!

— Нет, сперва сорви ее лохмотья!

Грубые руки мгновенно стащили с нее рубище, раздели донага.