Стивен Прессфилд - Последняя из амазонок

Признаюсь, в сердце моём ещё жила тоска по Дамону. Мне было стыдно за это чувство, ибо что есть плотская любовь, как не тщеславное желание нравиться и позорное стремление отдаться? Втайне я подумывала о том, чтобы произвести на свет ребёнка, но не было ли это намерение эгоистичным и мелким по сравнению с тем пламенем, в котором сгорала Элевтера во имя любви к тал Кирте?

По ночам стали прибывать афинские гонцы. То были предатели, вознамерившиеся, как крысы, покинуть тонущий корабль. Они посылали своих людей через наши позиции, ставшие легко проницаемыми отчасти из-за разложения союзников, отчасти же потому, что значительная часть войска ушла из-под Акрополя, занявшись строительством насыпи, тянущейся от берега к Эвбее. Элевтере передали послание афинского полководца Ликоса: в обмен на жизнь и власть над Афинами он обещал доставить голову Тесея. Другие просили за свои семьи и предлагали выкуп, каковой намеревались собрать со своих заморских владений. Впрочем, обычных беглецов было куда больше, чем гонцов и посланников: защитники Акрополя по ночам спускались на верёвках со стен и под покровом тьмы разбегались во всех направлениях.

На седьмую ночь появился Дамон. Он прибыл с посольством от Тесея, что само по себе свидетельствовало о том, что этот царь ещё не низложен. Предложение, которое он хотел сделать, предназначалось не для всех осаждающих, но лишь для тал Кирте.

Я внимательно смотрела на Дамона, когда он обращался к Совету. Он исхудал. Щеки его впали, худобы лица не могла скрыть даже запущенная борода, но весь его вид говорил об отсутствии страха и готовности к смерти. Не знаю почему, но таким он восхищал меня даже больше, чем прежде, и в глубине своего сердца я любила его так, как никогда раньше.

У меня не было сомнений в том, что он любит нас, любит весь свободный народ, как если бы он был одним из нас. Более того, когда он оглашал волю своего царя, я чувствовала (это читалось между строк), что то же самое справедливо и в отношении самого Тесея. Царь Афин тоже любил нас.

От имени Тесея Дамон сообщил Совету, что Афины уплатят нам пятьсот талантов золотом — огромную сумму, составлявшую все сокровища города, — если мы прекратим боевые действия и, вступив с афинянами в союз, совместно обратимся против скифов, фракийцев и гетов.

— Тал Кирте должны понимать, — говорил Дамон, — сколь бы серьёзной ни была нанесённая афинянами обида, наш отдалённый город никогда не угрожал да и не может угрожать свободному народу. По-настоящему для вас опасны те, кого вы называете своими союзниками. Боргес и Садук злоумышляют против вашей родины, а потери, понесённые вами сейчас, будут усугублены сражениями, которые по пути домой вам придётся вести с теми, кто ненавидит вас за сам факт вашего существования. С теми, кто действительно зарится на ваши земли и стада! Пусть вы презираете нас, пусть вам ненавистны наши порядки, но разве благоразумие не подсказывает, что в ваших интересах теперь, пока у вас ещё есть силы, обзавестись надёжными союзниками? Союзниками, которые не будут для вас опасны? Союзниками, которые смогут поддержать вас, действуя из цитадели? А союзниками мы будем надёжными, ибо ваши враги — это наши враги, и мы заинтересованы в их изгнании не меньше, нежели вы — в том, чтобы лишить их возможности вредить вам в будущем. Обдумайте просьбу, с каковой обращается к вам царь Афин. Великими подвигами тал Кирте уже доказали свою несравненную доблесть и стяжали неувядаемую славу, а теперь Тесей предлагает вам позаботиться о своём будущем. О своём выживании! Проявите мудрость и заключите с нами союз против тех, кто желает вам лишь погибели.

Дамон закончил. Депутацию отпустили, и все афиняне, кроме него, удалились. Он уходить отказался и, вопреки настояниям товарищей по посольству, остался возле выхода из шатра.

Наши старейшины воззрились на него в недоумении, и он обратился к ним:

— Слова, которые вы от меня услышали, были словами моего царя и моего народа. Но то, что я собираюсь сказать сейчас, исходит из моего сердца.

Дамон выпрямился.

— Я не вернусь с моими товарищами в город. Я желаю остаться с вами.

— А зачем? — спросила Скайлея, насмешливо фыркнув.

Дамон заколебался, словно внезапно позабыл наш язык.

Элевтера остановилась перед ним.

— Ты был возлюбленным Селены?

— Да, — ответил Дамон.

— И что же, теперь ты решил перебежать на нашу сторону, чтобы снова предаться с ней любовным утехам?

Мои соотечественницы засмеялись. Дамон промолчал, хотя решимость его не убавилась.

— Если причина в другом, то в чём же именно? — настаивала Элевтера.

— Я уже сказал, что хочу остаться с вами, — промолвил он. — Какая разница почему?

— Дело в том, что сердцем он — наш, — вмешалась я, но остальными мои слова были встречены с презрением.

Элевтера оглядела его с ног до головы, перевела взгляд на меня и подняла ладонь, чтобы положить конец буре насмешек, которыми осыпали его наши товарищи по оружию.

— Сегодня можешь заночевать здесь, — сказала она Дамону. — Что будет дальше, увидим дальше.

Потом Элевтера повернулась ко мне и со вздохом добавила:

— Покажи ему насыпь.

Пролив Эврип, отделяющий материк от острова Эвбея, в самой узкой части имеет ширину в два стадия. В ту ночь мы с Дамоном поехали туда.

Я долго готовилась к этому, размышляла о том, как и что скажу ему, когда мы останемся наедине и я снова смогу прикоснуться к нему и принять его как возлюбленного. Вышло всё, однако, совсем не так, как задумывалось.

Когда мы добрались до пролива, было темно, но работы, не прекращаясь, велись при свете факелов. Результаты были впечатляющими. Там, где недавно плескались волны, теперь воздвиглась суша: из восьмисот необходимых насыпь уже достигла длины в семьсот локтей. Но этим дело не ограничивалось. Люди башен, руководившие строительством, не только проложили центральную каменную дорогу, достаточно широкую, чтобы по ней могла проехать бычья упряжка, но и соорудили по сторонам дощатые помосты, позволявшие проскакать троим всадникам в ряд. Высокие прочные ограждения защищали строящуюся дамбу от нападений с моря. Дамба походила на крепость. Находилось немало сорвиголов, которые, польстившись на награду, переплывали по ночам пролив и поджигали или дырявили афинские корабли.

Тем временем на нашем берегу халибы и народ башен доводили до ума передвижной мост, который на завершающем этапе предполагалось подвести к краю дамбы и перекинуть на остров. Афиняне установили на своём берегу частокол, но какой прок может быть от укрепления, защищать которое предстоит лишь старикам да мальчишкам?