Олег Капустин - Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

— Уважаемый главный жрец Дуафу нас долго заверял, что не имеет никакого отношения к злодейскому заговору, хотя почти все мятежники утверждали, что именно он был главным вдохновителем этого страшного преступления. Мы поверим ему, если он возьмёт топор в руки и отрубит голову одному из главных заговорщиков, замышлявшему сесть на моё место — место наследника престола, а в будущем быть соправителем нашего владыки. — И царевич указал своим длинным пальцем на Пасера. Тот поднял голову от плахи и, выпучив глаза от ужаса, посмотрел на говорившего, а затем перевёл взгляд на главного жреца.

Все в замешательстве уставились на высокую фигуру Дуафу. На площади наступила мёртвая тишина. Все отлично понимали, что это говорит человек, который фактически через каких-нибудь полчаса станет царём Египта.

— Я согласен, ваше высочество, осуществить то, что вы мне приказываете, хотя казнить преступников не моя обязанность, — сухо проговорил Дуафу, кланяясь царевичу. — Но, чтобы отвести все подозрения от себя и от храма Амона и заверить ваше высочество в своей искренней и глубокой преданности, я недрогнувшей рукой покараю подлого преступника!

Жрец сошёл с помоста и взял из рук палача топор.

— Предатель! — заорал во всё горло Пасер. — Сам вовлёк меня в заговор, уверил, что я без труда стану наследником, а потом и фараоном, а сейчас голову мне рубит, трус, предатель! — вопил на всю площадь главный виночерпий двора.

Дуафу, услышав эти слова, ещё больше побледнел и поспешно поднял топор. Два воина держали с боков жирную тушу Пасера, но он продолжал извиваться и кричать:

— Отец, спаси меня! Спаси!

Фараон закрыл глаза и плотно сжал губы. По его полной щеке побежала слеза.

— Будьте прокляты вы все, царская семейка, — захрипел Пасер, уткнувшись лицом в дерево плахи. — Кровь не только моей матери, Амры, на ваших руках. Ты, злобная степная волчица Тии, отравила моего деда, фараона Тутмоса, и его законного наследника Яхмоса и зарезала мою мать. Это святая правда! Проклинаю вас на веки веков! Все вы сдохнете, как собаки, и ваши потомки проклянут вас...

— Да руби же, руби! — истошно закричал Хеви-младший, вскакивая со своего кресла. — Заткни его поганую пасть!

В этот момент Дуафу опустил топор на жирную шею сына фараона, но сделал это так неумело, что только надрубил шею, из которой хлынула тёмно-красная густая кровь. Пасер хрипел и трясся, извиваясь над плахой. Сильные воины с трудом удерживали его. Фараон отвернулся в сторону, чтобы не видеть этого. Его жена Тии в это время внимательно смотрела на окружающую толпу, её интересовало, как отреагировали люди на слова казнённого. Но народ больше был занят кровавым зрелищем, чем преступными словами. Тем более что в них не было ничего нового. Тёмные слухи о печальной судьбе старого фараона и его сына ходили по стране уже много лет. Сейчас же людей занимали не всем известные слухи, а вид окровавленного тела Пасера, бьющегося в смертельной агонии на плахе. Нези, вскрикнув, закрыла глаза ладошками, как и многие женщины в толпе. Одна Нефертити смотрела прямо перед собой с каменным выражением лица, только глубокая складка пересекла её высокий лоб и губы сжались плотнее, чем обычно.

Царевич же испытывал мстительное наслаждение. Он с хрустом сжал подлокотники кресла и весь натянутый, как струна, подался вперёд. Можно было подумать, что он сейчас кинется к плахе и схватит топор, чтобы довершить начатое. Но внезапно проворный Туту выхватил топор из трясущихся рук жреца, размахнулся и, как заправский мясник, громко крякнув, отрубил голову главному государственному преступнику. Она покатилась по пыльной чёрной земле и замерла рядом с уже отрубленными мгновение назад головами Небуненеса и Ментухотепа. Обращённые лицами друг к другу, они, казалось, совещаются о чём-то друг с другом.

— Молодчина, Туту! — в полной тишине воскликнул царевич, хлопая в ладоши. — Вот как надо выполнять мои приказания, — обратился будущий владыка страны к придворным, стоящим за креслами. — И помните, что жрецам Амона нельзя верить. Они вас вовлекут в заговор, а потом сами же отрубят вам головы. Теперь, Дуафу, веди всех нас в храм, пора завершить так славно начатое дело, — уже по-хозяйски проговорил Хеви-младший и махнул рукой трясущемуся в нервной дрожи от перенесённых волнений, забрызганному кровью главному жрецу Амона. — А остатки этой мрази сожгите прямо сейчас, — указал на трупы надменный властитель, проходя мимо плах.

Площадь содрогнулась от ужаса. Это было самое страшное, что можно было совершить с человеком: уничтожить его труп и тем самым не дать ему никакого шанса на новую, загробную жизнь. Воины засуетились на площади, проворно складывая огромные костры. Главный жрец с жалкой гримасой на когда-то величественном лице раболепно поклонился новому владыке и, покорно опустив голову, открыл ворота главного храма страны, впустив на церемонию помазания на царство принципиального и непримиримого врага своего божества — Амона. Вскоре ароматы благоуханных смол из Аравии смешались на торжественной церемонии в огромном помещении с тошнотворными клубами дыма, долетавшими от горевших неподалёку костров, на которых превращались в пепел мертвецы.

«Это символично, — думала Нефертити, только что ставшая из жены царевича, наследника престола главной супругой фараона, — похоже, сумасшедший Хеви всем нам ещё даст жару! Ох, несладко придётся нашему царству! Но неужели Пасер был прав, и моя тётка отравила фараона и наследника и зарезала служанку?»

Нефи внимательно посмотрела на Тии, подходившую к носилкам, стоящим на площади. Та повернулась, взгляды двух женщин встретились. По печальному, даже чуть пристыженному выражению лица, которое только на мгновение мелькнуло, пробилось сквозь официальную маску царицы, как вспышка зарницы на тёмном грозовом небе, племянница поняла, что Пасер не лгал. Осознание страшной тяжести родовой вины легло в этот момент на узкие плечи молодой царицы. Бремя преступным путём доставшейся власти чуть не подкосило её стройные ножки.

Но, несмотря на печальные мысли, молодая женщина с невозмутимой, надменной величественностью прошествовала по площади рядом со своим уже царственным супругом между дотлевающими кострами к блестящему драгоценностями паланкину. На её очаровательной головке поверх парика красовался обруч с золотым, царственным аспидом. Только что изготовленный искусными ювелирами, он нестерпимо сверкал на солнце. Народ вокруг лежал, не смея поднять глаз и уткнув лица в чёрную пыль, перемешанную с пеплом тел казнённых мятежников. Царская жизнь для Нефертити началась.