Рудольф Баландин - Миклухо-Маклай

Оглядев присутствующих, он ушёл в общественную хижину и стал укладываться спать. Завернувшись в одеяло, перед тем как заснуть, он слышал, что туземцы остались у костра и переговариваются, часто упоминая его имя.

Утром, когда Маклай собирался покинуть Гориму, Абуи принёс ему в подарок свинью. Вместе с Малу они проводили Маклая.

Этот случай произвёл немалое впечатление на жителей Гориму. Они рассказали о происшедшем своим знакомым в других деревнях. Всех удивляло поведение человека с Луны, который не попытался избежать смертельной опасности, а пошёл навстречу ей. Почему? Не потому ли, что он не может умереть? Ведь он ведёт себя не так, как другие люди.

Однажды Маклай по своему обыкновению вечером зашёл в деревню Бонгу. Там гостили несколько человек из Богати и с острова Били-Били.

Он зашёл в большую буамбрамру, где шёл громкий оживлённый разговор. При его появлении беседа резко оборвалась. Очевидно, никто не хотел, чтобы гость узнал, о чём идёт речь.

Заходящее солнце освещало розовым светом лица многочисленных туземцев, обращённых к вошедшему. При всеобщем молчании пришелец сел, также не произнося ни слова.

Наконец Саул, старый приятель Маклая, с которым они особенно часто вели разговоры на разные темы, подошёл к нему и положил руку на плечо в знак дружбы и просьбы не обижаться на заданный вопрос:

— Маклай, скажи, ты можешь умереть? Ты можешь быть мёртвым, как люди Бонгу, Богати, Били-Били?

Нетрудно было догадаться, что именно эту тему туземцы обсуждали до его прихода. Все молча ждали ответа.

Вопрос был прост и понятен. Однако Маклай медлил. Задача была непростая. Надо было сказать правду. У них даже вошло в поговорку: «Баллал Маклай худи» (слово Маклая одно).

Ответить правдиво? Это уронит его репутацию как личности особенной. Они верят: ему не страшна смерть, от слов его произойдёт большая беда, если ослушаться. Правда подорвёт их веру и будет опасной для него.

Исследователь не стал торопиться с ответом. Встал и прошёлся по хижине, глядя вверх. Косые лучи солнца освещали предметы, висевшие под крышей: черепа рыб, челюсти свиней, лук и стрелы, копья разной формы. Его взгляд остановился на тяжёлом копье. Вот и ответ! — осенило его.

Он снял со стены копьё и подошёл к Саулу, стоящему посреди буамбрамры и следившему за его действиями. Маклай дал ему в руки копьё, отошёл на несколько шагов, повернулся к нему лицом и снял шляпу, поля которой оставляли в тени глаза.

— Испытай, — сказал он, — может ли Маклай умереть.

Саул медлил поднять оружие.

Несколько человек подбежали к гостю, словно желая заслонить его от удара.

— Арен, арен (нет, нет)! — сказал Саул, бросив копьё.

После этого случая никто не спрашивал Маклая, может ли он умереть. Он оставался для них таинственным человеком, о могуществе которого можно только догадываться. Он безусловно не дух и не божественный предок. Его не надо бояться. Ему надо доверять. Дружбой с ним надо дорожить.

Было ясно, что Маклай не боится смерти. Почему? Это оставалось загадкой.

Папуасы знали, что такое смерть. Даже определённо различали смерть естественную, которая неизбежна для старого человека, от преждевременной, по непонятной причине. Во втором случае предполагалось влияние колдовства, «оним», воздействие злых сил. Эти силы они связывали не с фантастическими духами, а со злой волей людей.

Смерть пожилого человека сопровождалась определёнными ритуалами, воспринималась горестно, хотя порой формальности могли произвести на наблюдателя комичное впечатление.

Когда у Моте из Бонгу умерла жена, он очень горевал. Женщины подняли положенный в таких случаях вой. Мужчины ходили вооружённые. (Почему? Возможно, по традиции, ведущейся с тех пор, когда всякую смерть считали следствием чьей-то злой воли). Около хижины Моте Маклай увидел хозяина, который то ходил, приседая на каждом шаге, то совершал пробежки, как бы желая догнать и наказать кого-то. В руках у него был каменный топор, которым он замахивался на стены и крыши хижин, на кокосовые пальмы, хотя удары наносил осторожно.

Умершая лежала в хижине на нарах. Вокруг толпились, причитая, женщины. Родственники устроили из вёсел и палок высокое сиденье, на которое усадили тело покойницы; вокруг её головы воткнули ветки колеусов с разноцветными листьями.

Пришли жители Горенду и Гумбу, вооружённые, с воинственными криками. Они произносили скороговоркой какие-то речи. Моте продолжил своё подобие танца, но уже в новой набедренной повязке с громадным «катазаном» на голове (гребнем с веером из перьев, который может носить только «тамо боро», большой человек, отец семейства).

Моте изображал неутешное горе, произнося порой соответствующие монологи. Возбуждённый своими словами, он вдруг вошёл в азарт и принялся по-настоящему рубить топором кокосовую пальму. Тогда одна из плакальщиц, его сестра, сразу же прекратила отчаянные завывания подошла к нему и строго напомнила, что перед ним полезное дерево, которое не следует портить. Моте для порядка нанёс ещё два слабых удара, подбежал к старому забору и стал его крушить.

Пошёл небольшой дождь. Моте прекратил выступление и уселся под большое дерево, чтобы сохранить во всём великолепии причёску.

Когда дождь прекратился, неутешный вдовец продолжил пантомиму, прерываемую песней, точнее, речитативом. Говорил он, насколько можно было понять, приблизительно так: «Уже солнце село, она всё ещё спит; уже темно, а она всё ещё не приходит; я зову её, а она не является; я жду её, а её всё нет...»

Ночью из Бонгу раздавались удары берума. Издали послышались ответные удары. Маклай поинтересовался, откуда они доносятся. Ему сказали, что из горной деревни Бурам, родины умершей.

Утром в Бонгу царило оживление. Люди переговаривались, готовя для многих людей угощение в горшках, стоявших рядами на длинном костре. Ждали гостей из Бурама. Они должны были принести с собой погребальную корзину для покойной.

Днём со всех сторон послышались страшные крики. На площадку перед домом Моте высыпала ватага вооружённых жителей Бурама с воинственными жестами и возгласами. За ними появились женщины той же деревни. Они вошли в хижину покойницы и принялись громко причитать, гости должны были в этот же день вернуться домой, между ними начали распределять угощение.

На следующий день были поминки, говоря по-русски. Туземцы вымазались чёрной сажей, ни у кого не было украшений. Женщины возились у своих хижин, мужчины ели из табиров и пили кеу. Когда Маклай в знак солидарности сделал себе чёрное пятно на лбу, окружающие зашумели в знак одобрения, а Моте стал пожимать руку учёному, приговаривая: «Э аба, э аба» (брат, брат).

Как относятся папуасы к смерти? В данном случае вполне по Шопенгауэру: «Старики не умирают, а только перестают жить». Есть ли у них представления о бессмертной душе? Вряд ли. Хотя они предполагают, что некоторые люди могут жить очень много лет или даже не умереть вовсе.