Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 1 [Тайны красного моря. Морские приключения]

У всех серьезный вид, точно совершается нечто важное.

— Господа, нет ли среди вас, говорящих по-французски?

Офицер (в том же чине, что и капитан корабля) отвечает, что он к моим услугам.

Как я узнал позднее, это главный механик, человек лет сорока, с открытым и симпатичным лицом. Он слегка похож на епископа.

Англичанин вслух переводит письмо губернатора. Кажется, его содержание повергло капитана в недоумение.

Тем временем крейсер снова пришел в движение, и мое судно тычется в железный борт корабля, рискуя получить серьезные повреждения.

— Я заявляю вам, что у меня на борту десять тысяч фунтов и что, если судно потонет по вашей милости, вы будете нести за это ответственность, — говорю я.

— Не беспокойтесь, деньги поднимут к нам на борт.

— Как? Вы хотите их у меня отнять?

— О, разумеется, нет, просто вы теперь военнопленный. Мы берем вас под стражу.

Я ошарашен. Вряд ли можно вытянуть какие-то объяснения из этих восковых фигур. И в сопровождении четырех вооруженных матросов меня отводят в душную каюту.

Там меня охватывает приступ тупой ярости, я хватаю металлический брус от кушетки и, превратив его в подобие тарана, изо всей силы колочу им в дверь.

Приходит старший матрос и открывает дверь с испуганным видом. Наверное, он думает, что я тронулся рассудком.

Я подаю ему записку, предварительно нацарапанную мной, и прошу передать ее капитану.

Я возмущен арестом и прежде всего хамским обращением со мной: человека бросили в какой-то душный закуток, даже не выслушав толком.

Через десять минут появляется главный механик собственной персоной и призывает меня успокоиться.

— Капитан оставит вас на палубе. Пойдемте со мной, он хотел бы расспросить вас о некоторых дополнительных деталях.

Поднявшись на палубу, я вижу, что мою фелюгу тащат на буксире со всем экипажем, собравшимся на корме под охраной двух вооруженных матросов.

На этот раз мы — капитан, механик и я — остаемся одни.

Они представляются.

— Капитан Кроуфорд.

— А я Винсент, инженер. Как видите, у меня французское имя.

Я удивлен их поведением, которое теперь сильно отличается от первоначального.

— Капитан изучил ваши документы, — продолжает Винсент, — они в полном порядке. Он также связался по радио с «Эстре», который находится на рейде в Джибути, и губернатор подтвердил все пункт за пунктом. Но мы получили приказ от Адмиралтейства доставить вас в Берберу. Нас даже предупредили о возможной перестрелке! — добавляет он, смеясь.

— Значит, и этот внушительный крейсер с двумя трубами, плывущий поодаль, здесь тоже для того, чтобы арестовать мою опасную посудину? — спрашиваю я.

— Ну да, это «Джуно», правда, он уступил нам почетную обязанность одержать над вами победу… Капитан хотел бы узнать, почему, если вы направляетесь в Эль-Мукаллу, расположенную на берегу Аравии, что следует из ваших документов, вы оказались здесь, у сомалийского побережья?

Я излагаю причины навигационного порядка, понятные любому моряку.

— Делали ли вы остановку где-либо на берегу?

— Да, в Маите.

И я рассказываю о том, что увидел. Услышав о пустых ящиках, капитан и инженер обмениваются взглядами.

Я напираю на то, что мы оставили следы на песке после посещения дома, в котором лежали ящики. При желании не составит особого труда убедиться в том, что наши следы отпечатались поверх верблюжьих, впрочем, явно гораздо более старых.

— Но куда вы меня везете? — спрашиваю я.

— В Берберу, как я уже сказал. Полагаю, это недоразумение там выяснится.

— Отлично, но все-таки согласитесь, что это ужасно — лишиться плодов десяти дней лавирования, которое придется возобновить, затрачивая при этом большие усилия.

— О! Я надеюсь, что ваше судно отбуксируют, по крайней мере, до того места, где вас задержали, — нет ничего проще… Капитан намерен разрешить вам обедать вместе с нами в кают-компании, если, конечно, вы не возражаете. Вы будете нашим гостем.

Капитан несомненно отдает себе отчет в том, что по вине Адмиралтейства допустил оплошность, и теперь хочет сгладить ее последствия.

«Минто» плывет малым ходом, поскольку тащит на буксире мою фелюгу. До Берберы мы доберемся через двое суток.

За это время англичане превращаются для меня в симпатичных и сердечных людей.

Винсент — ирландец, он женился на француженке, уроженке Туранжо, рассказывает он. И это слово, произнесенное с английским акцентом, напоминает любовное воркование.

Я чувствую, что передо мной честный человек, одна из тех кристально чистых душ, которые не могут таить в себе что-то неясное. Его жизнь моряка, и к тому же моряка английского, позволила Винсенту остаться в стороне от борьбы за существование и интриг и сохранить детское простодушие, отражающееся в голубой глубине его глаз. Он смотрит на мир просто, в соответствии с неумолимой логикой ясного сознания, которое ничто не в силах исказить. Это клинок стальной шпаги: его можно сломать, но согнуть нельзя.

Он говорит, что скоро подаст в отставку и что это последнее его плавание. Винсент попросил разрешения совершить его на этом маленьком судне, отнюдь не соответствующем его рангу, только из-за того, что хотел быть рядом со своим старым другом капитаном Кроуфордом, карьера которого также подходит к концу.

— Мне больше нечего ждать… или бояться, — говорит он. — Я могу поступать так, как велит мне моя совесть. То же самое относится и к капитану…

Я пока не в состоянии проникнуть в смысл высказанного им кредо. Однако я чувствую, что его слова каким-то образом связаны с моим теперешним положением…

С капитаном Кроуфордом общаться сложнее, поскольку он не говорит по-французски, но нас связывает чувство взаимной искренней симпатии.

Это типичный офицер английского морского флота. Не слишком образованный в том, что касается предметов, выходящих за рамки его профессии, он сохранил прекрасную душу, душу великих мореплавателей прошлых веков.

Я вижу, как вечером в кругу офицеров, собравшихся в кают-компании, он с почти детским пылом играет в какие-то азартные игры, завещанные традицией со времен трехпалубных кораблей и до сих пор чтимые на современных крейсерах. Моряки рассказывают те же истории, показывают те же фокусы с трехпрядными тросами или юзинем, что и в эпоху фрегатов, когда надо было как-то убить время в штиль, расположившись в тени большого марселя на выдраенной до блеска палубе, по которой матросы ходили только босиком.

Я вспоминаю также о шотландском лейтенанте Камароне, художнике в душе, который импровизировал на фортепиано прекрасные рапсодии. Когда ему было шестнадцать лет, после участия в скандальной оргии он дал клятву епископу Инвернесса в том, что отныне не выпьет ни капли алкоголя, и сдержал свое слово. Единственное, что он позволяет себе, это пригубить виски из стакана соседа, произнося с умилением: «Ужасная отрава!»