Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 1 [Тайны красного моря. Морские приключения]

Опасаясь возвращения сомалийских пиратов, которые вполне могут попытаться выкрасть остаток патронов, мы меняем места расположения тайников. Переноска семидесяти восьми ящиков на другой конец острова изматывает нас. На беду, я позабыл о присутствии на острове чужой женщины, которой ничего не стоит узнать, где находятся эти новые склады.

Закончив работу, я решаю плыть в Джибути, чтобы узнать новости о войне. Жена Даоле просит взять ее с собой: она хочет забрать там оставленные ею вещи. Впрочем, эта женщина еще довольно хороша собой и способна скрасить одинокую жизнь на этом заброшенном острове.

В Джибути меня ожидают плохие известия: война складывается не в нашу пользу.

Англичане сетуют на то, что все арабы вооружены ружьями системы грае. В их продаже они справедливо обвиняют Джибути. Губернатора привлекают к ответу за пособничество контрабандистам, как если бы министерство колоний пребывало в неведении относительно характера торговли, в течение десяти лет способствовавшей обогащению Французского Берега Сомали.

Разыгранная комедия имеет целью убедить всех в том, что Джибути никогда не торговал оружием. «Интеллидженс сервис», вероятно, весьма невысокого мнения об этой наивной уловке.

Однако внушительное количество ружей системы грае, поступающих в Аравию, представляет собой нарушение закона. Нужно найти виновного. Я появляюсь как нельзя кстати.

Все произошло весьма банальным образом. Даоле, которому заплатили, донес на меня. Его жена — а она была с ним в сговоре — сообщила обо мне, и ему оставалось лишь привести таможенный патруль в мое отсутствие.

Меня сразу же арестовали и бросили в камеру.

Я не собираюсь рассказывать здесь о всех подлостях, к которым были причастны прокурор Республики и следователь. Это составит сюжет второго тома моих мемуаров, где я поведаю о том, что должен был бы унести с собой в могилу, как того хотели бы многие.

Однако сейчас я остановлюсь на злоупотреблениях, на которые пока еще смотрят сквозь пальцы в наших далеких колониях и которые должны стать достоянием гласности в назидание тем, кто лелеет мечты о порабощении чужих территорий.

Обвиняемый не имеет права прибегать к услугам адвоката и знакомиться с материалами, которые собирает против него следствие, так как закон от 1897 года не ратифицирован в Джибути.

Я находился в полной зависимости от следователя.

Являясь подчиненным должностным лицом, он вряд ли может рассчитывать на повышение, если не пользуется благосклонностью главы колонии.

Наконец — и это, вероятно, самое серьезное обстоятельство — следователь, который может объявить виновным кого угодно (причем ему даже не нужно предъявлять доказательства), меняет свою одежду на судейскую мантию и становится председателем суда, чтобы вынести приговор тому, чье дело он расследовал.

Понятно, насколько безгранична тираническая власть губернатора, если учесть, что в его полном подчинении находится чиновник, облеченный такими полномочиями.

После трех месяцев заключения в темной камере, без свежего воздуха, где я принужден был обходиться без одежды, несмотря на тучи москитов, чтобы не умереть от духоты, царящей в самой жаркой стране мира, против меня были выдвинуты обвинения, в результате которых я лишался средств к существованию.

Из одного и того же дела сделали два: первое — гражданское — предполагало арест моего судна, патронов и уплату штрафа, равного их стоимости. По другому — уголовному — я приговаривался к шестимесячному тюремному заключению. Воспользовавшись моим угнетенным состоянием, прокурор Лонг любезно осведомился у меня, не хочу ли я отправиться на фронт. Меня помилуют, добавил он, избавив от необходимости досиживать в тюрьме оставшиеся три месяца, при условии, что я письменно откажусь от апелляции. Я мог погибнуть. И тогда, если бы кто-то пожелал вернуться к этому делу после моей смерти, правительство было бы защищено моим письменным заявлением.

Находясь на грани изнеможения, подавленный сверх всякой меры, я был готов подписать какой угодно документ, лишь бы поскорее уехать отсюда. Пароход отправлялся на другой деть, и мне разрешили сесть на него.

И тогда произошел случай, который подвел черту под этим делом и никогда не изгладится из моей памяти.

Все мое имущество было арестовано и продано в счет штрафа. Мне оставили лишь несколько личных вещей. Однако прокурор Лонг полагал, что мне удалось утаить кое-какие сбережения и что я захвачу их с собой. И он придумал такую ловушку.

Ночью, накануне моего отъезда, была предпринята попытка ограбления Индокитайского банка. Обстоятельства этого ограбления весьма загадочны, так как охранник ничего не слышал. В зале, где был взломан сейф, нашли полотняную шляпу, похожую на мою. Шляпы подобного, весьма распространенного фасона продавались на площади, к тому же моя шляпа была у меня на голове.

Я сидел на баке судна, отплывавшего во Францию, рядом со своим чемоданом, затерявшись в толпе мобилизованных туземцев. С грустью я смотрел, возможно в последний раз, на бескрайний горизонт моря, и меня овевал морской ветер, теперь уже оскверненный зловонными запахами отхожего места и трюмов.

Вдруг появился комиссар полиции Вернье, получивший приказ прокурора обыскать и задержать меня, если он найдет деньги. Этот человек был явно смущен той ролью, которую заставили его играть. Выслушав от него историю со шляпой, я понял всю мерзость этой последней попытки меня опорочить.

К счастью, я почти ничего не сумел спасти от разорения, и у меня остался только один чек на двести франков, подаренный моим другом Шабо, почтовым служащим.

Переживая последнее нанесенное мне оскорбление, я плыл к берегам Франции вместе со многими другими людьми. Я испытывал такую горечь, что мне казалось, будто нам предстоит защищать не родину, а положение и привилегии людей, которых я оставлял там, в Джибути.

Но я знал: я вернусь туда однажды, дав клятву доказать своим врагам, что не смирился с этим поражением.

Уже прошло шесть дней, как пароход покинул Джибути.

Небо затянуто облаками, моросит дождь, и Средиземное море имеет зеленоватый оттенок. Дует пронизывающий сырой и холодный ветер.

По мере нашего продвижения на север солнце умирает.

Мальгашцы, среди которых я нахожусь, затихают, словно больные животные, забившись в укромные уголки. Каково же придется этим беднягам в снегу и в наполненных грязью траншеях?

В их глазах ностальгия по оставленной ими простой жизни. Однако, пытаясь превозмочь эту тяжелую тоску, наполняющую их души, в то время как дни становятся все короче и солнце отступает куда-то вдаль, они распевают песни.