Дмитрий Дмитриев - Император-отрок. Историческая дилогия

Едва только молодая женщина проговорила эти слова, как по дороге им навстречу показались солдаты и офицер.

– Солдаты… Видно, за мной! – крикнул Храпунов.

Эти слова как-то невольно вырвались у него из груди.

– Отгадал… мы за тобою, – грубо проговорил офицер, поравнявшись с Храпуновым, и, показывая на него солдатам, добавил: – Окружите его и ведите!

– Куда? – бледнея, спросил у него бедняга.

– Пока к твоему дяде, в усадьбу, а оттуда повезем тебя в Москву.

– В Москву? Нет, нет. Я не отдам вам Левушки, не отдам! Он мой! – с горьким плачем проговорила бедная Маруся, крепко обнимая мужа.

– И не отдала бы ты, барынька, а мы возьмем, и тебе с муженьком расстаться придется, – проговорил офицер.

– Никогда, никогда! Куда Левушка, туда и я.

– Ведь его в острог указано доставить.

– В острог? За что же? – воскликнул Храпунов.

– Про то тебе скажут. Да ты и сам, чай, знаешь, за что тебя сажают. Ну, растабарывать нечего, пойдем!

Злополучного Левушку привели обратно в усадьбу к дяде под конвоем солдат.

С помертвевшим лицом, едва передвигая ноги, шла за ним Маруся. Ее горе было страшно, безысходно. Она теперь не плакала; слезы не облегчали ее намученной души.

Офицер, присланный арестовать Храпунова, не дал ему и часа пробыть в усадьбе у дяди.

– Скорее, скорее, мне недосуг прохлаждаться с тобой! – кричал он на бедного Левушку, торопя его.

– Господин офицер, молви мне, есть у тебя сердце или нет? – сурово посматривая на нежеланного гостя, спросил у него старик Петр Петрович.

– Знамо, есть! Неужели, господин майор, ты думаешь, что без сердца может жить на свете человек?

– А вот ты живешь на белом свете без сердца, – желчно заметил ему Петр Петрович. Он сердечно простился с племянником, крепко обнял его и несколько раз принимался крестить и благословлять его. – Поезжай, племяш… уповай непрестанно на милость и правосудие Божие! Господь не попустит погибнуть неповинному, и чистого не скоро загрязнишь.

– Дядя, родной, не покинь Марусю, не оставь ее в несчастии и горе. Прошу о том усердно, – дрогнувшим голосом, со слезами воскликнул Храпунов.

– О чем, племяш, просишь? Маруся мне теперь не чужая, а дочка, Богом данная… вместо отца был ей и во время свадьбы, и теперь таким же буду.

Марусю с большим трудом оторвали от мужа и, как мертвую, в беспамятстве понесли в ее горницу.

Вся майорская дворня вышла проводить молодого боярича. Левушка, несмотря на свое краткое пребывание в усадьбе дяди, сумел снискать между дворовыми любовь и преданность себе, а потому, когда его заковали в цепи и посадили с солдатами в телегу, послышался громкий плач с причитаниями дворовых баб.

Телеги с офицером, Храпуновым и солдатами съехали со двора и скрылись из глаз, а старый майор все продолжал стоять на крыльце; он так ослабел от горя, что не мог стоять без посторонней помощи: его поддерживали под руки двое здоровых парней.

– Батюшка-барин, не изволишь ли в горницу идти? Да прилег бы, твоя милость, отдохнуть, – соболезнуя горю своего старого господина, сказал ему один из парней.

– А племяша увезли? – тихо спросил Петр Петрович у дворового.

– Увезли, батюшка-барин, – со вздохом ответил тот.

– Увезли, увезли. Разлучили! Звери, а не люди. Проклятья вы достойны. Я сам поеду в Москву, паду к ногам матушки-царицы и буду слезно просить у нее милости и правды! Да, да… Я завтра же поеду. О Господи, какое горе… какая беда! – крикливым голосом проговорил секунд-майор. – А что племянушка, сердечная моя?

– Все без памяти лежит, ровно мертвая!

– Сразу двоих погубили! Да обрушится кара Господня на ваши головы, погубители! Я завтра же в Москву поеду суда искать и правды! – громко сквозь слезы проговорил Гвоздин и приказал вести себя в горницу.

Храпунова арестовали, во-первых, за то, что он находился в близкой дружбе с опальным князем Иваном Долгоруковым, а во-вторых, за его побег из острога.

Как уже сказано, императрица Анна Иоанновна спрашивала о Храпунове и сожалела, когда ей доложили, что он неизвестно где находится. Когда же князю Алексею Григорьевичу Долгорукову с семьей, а также и князю Ивану указано было немедля из подмосковной усадьбы Горенки выехать в отдаленные усадьбы, тогда недоброжелатели опальных Долгоруковых принялись за их родичей и за близких к ним людей. Вспомнили и про дружбу князя Ивана с бывшим флигель-адъютантом Храпуновым, и было приказано разыскать и арестовать его, а там, где его найдут, произвести самый строгий и тщательный обыск.

Сыщикам поручили разыскать Храпунова как «подозреваемого в сообщничестве с Иваном Долгоруковым». Один из сыщиков, узнав, что у Левушки есть дядя, безвыездно живущий в своей усадьбе Красная Горка, под видом странника отправился туда и от мужика Вавилы разузнал всю подноготную. С этими сведениями он поспешил в Москву, и на другой же день за бедным Левушкой был послан офицер с солдатами, чтобы арестовать его.

Храпунов в кандалах, как важный преступник, был привезен в Москву и посажен в каземат острога.

К этому же времени пали и Долгоруковы. Гроза подобралась к ним нежданно-негаданно. Восьмого апреля 1730 года появился указ сенату со следующим неопределенным началом: «Известны мы, что в некоторых губерниях губернаторов нет; того ради…» Назначались губернаторами следующие Долгоруковы: князь Василий Лукич – в Сибирь, князь Михаил Владимирович – в Астрахань, а князь Иван Григорьевич – в Вологду воеводою. На другой день появилось два кратких указа. Первым назначался воеводою, даже без указания куда именно, другой брат князя Алексея Григорьевича, князь Александр Григорьевич Долгоруков, причем город для воеводства предоставлялось определить сенату. Вторым указом ссылались в их дальние деревни отец князя Ивана, Алексей Григорьевич, со всеми его детьми, следовательно, и Иван Алексеевич, и дядя его князь Сергей Григорьевич с семьей. В тот же день всех Долгоруковых допрашивали «о завещательном письме Петра II» [3] Древняя и новая Россия. 1879. Т. 1. .

Князю Ивану было под страшной угрозой смертной казни предложено объявить самую истинную правду. Иван Долгоруков собственноручно написал, что ни о какой духовной или завещательном письме или проектах его никогда ни от кого не слыхал. Это отрицание было для князя Ивана единственным средством к собственному спасению.

Положение князя Ивана наравне со всеми Долгоруковыми, а также и положение его невесты графини Шереметевой было ужасно тягостно со дня смерти императора-отрока Петра II. О своем положении и о состоянии своего духа Наталья Борисовна сама сообщила в своих записках следующее:

«А между тем всякие вести ко мне в уши приходят. Иной скажет – в ссылку сошлют, иной скажет – чины и кавалерии отберут. Подумайте, каково мне тогда было, будучи в шестнадцать лет? Не от кого руку помощи иметь и не с кем о себе посоветоваться; а надобно и долг и честь сохранить, и верности не уничтожить. Великая любовь к нему, князю Ивану, весь страх изгонит из сердца, а иногда нежность воспитания и природа в такую горесть приведут, что все члены онемеют от такой тоски. Куда какое злое время! Мне кажется, при антихристе не тошнее того будет. Кажется, в те дни и солнце не светило; только и отрады мне было, когда его, князя Ивана, вижу. Поплачем вместе и так домой поедем. Куда уже все веселья пошли! Ниже сходства было, что это жених к невесте ездит».